Пылающий берег

Бушменка носила повязки из плоских белых бусин на шее и на руках у самых плеч. На ней была также короткая кожаная юбка и перекинутый через плечо плащ из пятнистого меха. Каждый предмет одежды был сделан из цельного куска шкуры, без швов. Юбка держалась на месте благодаря поясу из сыромятной кожи, к которому была подвешена целая коллекция крошечных сосудов из мелких тыкв и рогов антилоп, и еще у старухи имелся длинный посох, острый конец которого был утяжелен камнем с просверленной в нем дырой.

Сантэн, лежа на земле, с жадностью рассматривала бушменку. Она интуитивно поняла, что старики решают ее судьбу и что старая женщина — на ее стороне.

— Все, что ты говоришь, почтенный старый дед, конечно же, правда. Мы в пути, и те, кто не может идти в ногу или подвергает опасности остальных, должны быть брошены. Такова традиция. И все-таки, если мы смогли бы подождать вот столько, — Ха’ани показала расстояние, которое солнце должно было пройти по небу, что примерно соответствовало часу, — это дитя, возможно, наберется достаточно сил, а такое короткое ожидание ничем нам не грозит.

О’ва продолжал издавать низкие гортанные звуки и резко взмахивать руками. Эти выразительные жесты встревожили Сантэн.

— Наше путешествие трудное, и нам еще далеко идти. До следующей воды еще много дней; задерживаться здесь глупо.

На голове у О’ва красовалась некая корона, и, несмотря на сложность своего положения, Сантэн заметила, что рассматривает ее с любопытством; потом она вдруг поняла, что это такое. В головную повязку из сыромятной кожи, расшитую бусами, старик воткнул четырнадцать крошечных стрел. Стрелы были изготовлены из речного тростника, с орлиными перьями, а их колючие наконечники были вырезаны из белой кости. Каждая колючка была вымазана какой-то бледной смесью, и это напомнило Сантэн об описании из книги Левальяна о путешествии по Африке.

«Яд! — прошептала она. — Отравленные стрелы…»

Она содрогнулась, потом вспомнила иллюстрацию из той книги.

«Это бушмены… Это настоящие живые бушмены!»

Она сумела приподняться, и оба маленьких человека тут же обернулись к ней.

— Она уже сильнее, — заметила Ха’ани.

Но О’ва уже вставал.

— Мы в пути, это самое важное путешествие, а дни проходят зря.

Внезапно выражение лица Ха’ани изменилось. Она уставилась на тело Сантэн. Когда Сантэн садилась, хлопчатая блузка, уже основательно изорванная, распахнулась и обнажила одну ее грудь. Заметив интерес старой женщины, Сантэн сообразила, в чем дело, и поспешно прикрылась, но старуха уже подскочила ближе и наклонилась над ней. Она нетерпеливо оттолкнула руки Сантэн и удивительно сильными пальцами тонких красивых рук сжала грудь девушки.

Сантэн пискнула, пытаясь отстраниться, но старуха оказалась такой же решительной и властной, как Анна. Она снова распахнула рваную блузку, сжала между пальцами один из сосков Сантэн и мягко потянула. На соске выступила светлая капля, и Ха’ани, пробормотав что-то себе под нос, толкнула Сантэн, и та упала спиной на песок. Бушменка запустила руки под брезентовую юбку, и ее маленькие пальцы принялись умело исследовать нижнюю часть живота Сантэн.

Наконец Ха’ани села на пятки и победоносно усмехнулась, посмотрев на своего спутника.

— Теперь ты не можешь ее бросить! — с тайным злорадством сообщила она. — Это одна из главных традиций Настоящих Людей! Ты не можешь оставить в пустыне женщину, любую женщину, сан или другую, если она несет в себе новую жизнь!

О’ва устало развел руками, сдаваясь, и снова сел на корточки. Он изображал равнодушие, сидя в сторонке, а его жена побежала к кромке моря с тяжелой тростью в руках. Она внимательно осмотрела влажный песок, пока небольшие волны набегали на ее ноги, а потом воткнула палку в песок и протащила ее назад, пропахав неглубокую борозду. Конец палки ударился обо что-то твердое под песком, и Ха’ани принялась рыть пальцами, пока не извлекла что-то и не положила в свою сумку. Потом процесс повторился.

Вскоре она вернулась к лежавшей Сантэн и вывалила перед ней горку моллюсков. Это были двустворчатые песчанки, Сантэн сразу их узнала и отчаянно, горько рассердилась на себя за собственную глупость. Она день за днем тащилась вдоль моря, умирая от голода и жажды, хотя под ее ногами скрывались эти сладкие моллюски.

Старуха заостренной костью вскрыла одну из раковин, держа ее осторожно, чтобы не пролить жидкость из перламутровой внутренности, и передала ее Сантэн. Сантэн восторженно высосала сок, а потом огрубевшими пальцами вытащила мясо и сунула в рот.

— Bon! — сказала она бушменке, чье лицо сморщилось от удовольствия. — Très bon![31]

Ха’ани ухмыльнулась и кивнула, вскрывая следующую раковину своим костяным ножом. Инструмент оказался не слишком эффективным, и вскрыть им раковину было нелегко, осколки ракушки летели во все стороны. После трех раковин Сантэн взяла свой складной нож и открыла его.

О’ва до этого момента демонстрировал свое недовольство, сидя на корточках немного в стороне и глядя на море, но при щелчке лезвия ножа его взгляд метнулся к Сантэн, и тут же его глаза расширились от крайнего интереса.