Пылающий берег

— Подождите! — крикнула наконец Сантэн и схватила свою дубинку из плавника.

Она попыталась бежать, но через сотню шагов перешла на неровный, но решительный шаг.

К полудню две фигурки, за которыми она гналась, превратились в две точки, а затем исчезли в морской дымке далеко впереди. Однако следы их ног остались на медном песке — крошечные детские отпечатки, и Сантэн сосредоточила на них все свое внимание, совершенно не понимая, как и где она найдет силы, чтобы удержаться на ногах и пережить этот день.

Наконец вечером, когда ее решимость почти иссякла, она отвела взгляд от следов ног — и далеко впереди увидела струйку бледного голубого дыма, что тянулся со стороны моря. Он всплывал над желтыми валунами выше линии прилива, и Сантэн истратила остатки сил, чтобы дойти до бивака бушменов.

Совершенно измученная, девушка тяжело опустилась на песок рядом с костром из плавника; Ха’ани подошла к ней, чирикая и щелкая языком, и снова, как птичка, напоила ее изо рта в рот. Вода была теплой и скользкой от слюны старухи, но Сантэн никогда в жизни не пробовала ничего вкуснее. И, как и в прошлый раз, воды было мало, но старая женщина закупорила яйцо прежде, чем жажда Сантэн хоть немного угасла.

Сантэн отвела взгляд от кожаной сумки, полной таких же яиц, и поискала взглядом старого бушмена.

Наконец она увидела его. Старик, похоже, охотился среди густых водорослей в зеленой воде, и над водой торчала только его голова. Он разделся догола, оставив лишь бусы на шее, и вооружился остроконечной палкой жены. Сантэн наблюдала, как он замер, словно охотничий пес, а потом метнул палку, и вода взорвалась, когда О’ва бросился на какую-то крупную и подвижную добычу. Ха’ани хлопнула в ладоши и радостно заулюлюкала, а старик наконец вытащил на песок сопротивлявшуюся жертву.

Несмотря на усталость и слабость, Сантэн поднялась на колени и изумленно вскрикнула. Она знала, что это за существо, — воистину лобстеры были одним из ее любимых блюд, — но все равно подумала, что глаза обманывают ее, потому что это существо было слишком большим, чтобы бушмен мог его поднять. Огромный бронированный хвост волочился по песку, щелкая и хлопая, а длинные толстые усы поднимались выше головы старика, когда тот схватил один из них. Ха’ани бросилась к кромке воды, вооружившись камнем размером с ее собственную голову, и вдвоем бушмены убили огромное ракообразное.

До наступления темноты О’ва добыл еще двух обитателей глубин, почти таких же огромных, как первый, а потом они с Ха’ани выкопали в песке неглубокую яму и выложили ее водорослями.

Пока они готовили все это, Сантэн рассматривала трех здоровенных ракообразных. Она сразу увидела, что у них нет клешней, как у лобстеров, и потому они должны были принадлежать к тому же виду, что средиземноморские лангусты, которых она ела у дяди в его особняке в Лионе. Но эти выглядели гигантами. Их усы были длиной с руку Сантэн, а у основания — толщиной с ее большой палец. Они были такими старыми, что обросли мелкими ракушками и водорослями, прилипшими к их панцирям, словно они были камнями.

О’ва и Ха’ани закопали их в выложенную водорослями яму, прикрыв тонким слоем песка, а потом накидали поверх плавника и разожгли костер. Огонь осветил их блестящие тела абрикосового цвета, старики неумолчно болтали. Закончив работу, О’ва вскочил и принялся танцевать вокруг костра, шаркая ногами и напевая надтреснутым фальцетом. Ха’ани хлопала в ладоши в ритме песни, а О’ва танцевал и танцевал, в то время как Сантэн лежала без сил и восхищалась энергией крохотного человека, рассеянно гадая, каковы же смысл этого танца и значение слов песни.

А О’ва пел:

— Я приветствую тебя, дух красного морского паука, и я посвящаю тебе этот танец!

Он дергал ногами так, что его обнаженные ягодицы выскакивали из-под набедренной повязки и колыхались, как желе.

— Я подношу тебе мой танец и мое уважение, потому что ты умер, чтобы мы могли жить…

Ха’ани поддерживала песню пронзительными гудящими звуками.

О’ва, искусный и хитрый охотник, никогда не убивал, не поблагодарив потом добычу, которая пала под его стрелами или в его ловушках, и ни одно существо не считалось слишком маленьким или незначительным, чтобы не почтить его память. Потому что бушмен, сам будучи существом небольшим, прекрасно осознавал совершенство многих малых вещей и знал, что чешуйчатые ехидны и панголины достойны почитания даже больше, чем львы, и что такие насекомые, как богомолы, более ценны, чем слоны или сернобыки, потому что в каждом из них скрыта некая особенная часть Божественной природы мира, которой он поклонялся.

О’ва не считал себя важнее, чем любое из этих существ, не думал, что властен распоряжаться их жизнями более, чем того требует выживание его самого или его клана, а потому благодарил свою добычу за то, что она подарила ему жизнь. К тому времени, когда танец закончился, старик уже протоптал широкую дорожку вокруг костра.