Пылающий берег

Руки Сантэн задрожали от волнения, когда она ударила кремнем по стальному лезвию своего ножа, — и белые искры вспыхнули в темноте каменного укрытия.

Сантэн выдернула несколько ниток с края брезента, смяла их в комок и смешала с тонкими древесными стружками, а затем прямо над ними снова ударила кремнем по стали. Хотя каждая ее попытка вызывала к жизни маленький каскад ярких белых искр, девушке понадобилось немало времени и усилий, чтобы над комком поднялся наконец легкий дымок, и она раздула его в крошечный желтый огонек.

Наконец Сантэн зажарила над углями полоски тюленьего мяса. По вкусу они напоминали одновременно и телятину, и кролика. Сантэн медленно разжевывала каждый кусок, а потом смазала болезненные красные пузыри солнечных ожогов на своей коже тюленьим жиром.

Она отложила оставшиеся полоски жареного мяса на будущее, посильнее разожгла костер, завернулась в брезент и устроилась у стены пещеры, положив рядом дубинку покрепче.

— Нужно помолиться…

Когда девушка начала молитву, с ней рядом словно очутилась Анна, частенько наблюдавшая за Сантэн, когда та в детстве становилась на колени рядом с кроватью, сложив перед собой руки.

— Спасибо тебе, милостивый Господь, за то, что спас меня из моря, спасибо за пищу и питье, которые Ты мне дал, но…

Она сбилась, чувствуя, что с ее губ готово сорваться скорее обвинение, чем благодарность.

И сразу почти наяву услышала голос Анны: «Богохульство!»

Сантэн поспешила закончить молитву.

— И, о Боже, пожалуйста, дай мне силы выдержать новые испытания, которые Ты мне приготовил в будущем, и если можно, дай мне достаточно мудрости, чтобы я смогла понять Твои замыслы и цели, понять, зачем Ты взвалил на меня все это.

Это было самой большой дерзостью, на какую только могла решиться Сантэн, но она не успела придумать подходящее завершение молитвы, потому что заснула.

Когда она открыла глаза, костер превратился в угли, и девушка далеко не сразу поняла, где находится и что ее разбудило. Потом с тошнотворной ясностью ей вспомнилось все сразу, и одновременно она услышала чавканье большого зверя в темноте рядом с пещерой.

Сантэн поспешно положила в костер несколько кусков плавника и раздула огонь. На краю освещенного пространства она увидела крадущуюся тень гиены и только теперь заметила, что жареное мясо тюлененка, которое она вечером так старательно завернула в брезент и положила на камень рядом с костром, исчезло.

Всхлипывая от злости и разочарования, она схватила горящую ветку и швырнула ее в гиену.

— Ты мерзкая вороватая тварь! — закричала она.

Гиена взвыла и умчалась в темноту.

Тюленья колония устроилась на камнях под убежищем Сантэн, купаясь в лучах раннего утреннего солнца, и Сантэн уже ощутила первые позывы голода и жажды.

Она вооружилась двумя камнями, каждый размером с ее кулак, и дубинкой из плавника и поползла между камнями, старательно прячась за ними в попытке добраться до ближайших тюленей. Однако они с лаем ускользнули в воду еще до того, как она одолела половину расстояния, и не выходили на сушу, пока Сантэн оставалась на виду.

Злая и голодная, она вернулась в пещеру. На камне рядом с костром остались застывшие комочки тюленьего жира. Сантэн достала из костра угольки, растерла их в порошок, смешала с жиром на своей ладони, а потом тщательно вымазала смесью нос и щеки, те открытые места, которые накануне обгорели на солнце.

Потом она осмотрела пещеру. У нее имелись нож и кремень, дубинка и брезентовый капюшон, которые составляли все ее имущество, и ей очень не хотелось покидать это убежище. На несколько часов пещера стала ее домом. Сантэн с усилием повернулась и спустилась на берег, чтобы снова пойти на юг, в зловеще однообразную даль.

В ту ночь у нее не было ни пещеры, ни груды плавника, прибитого к каменистому мысу. Не было еды и питья; Сантэн завернулась в брезент и улеглась на твердый песок у подножия дюн. Всю ночь легкий холодный ветер сдувал на нее песок с вершин дюн, так что к рассвету девушка была сплошь покрыта сверкающими хрусткими песчинками. Песок прилип к ее ресницам, волосы стали жесткими от песка и соли. Сантэн так окоченела от холода и ушибов, что ее перетруженные мышцы едва работали и поначалу она хромала, как старуха, опираясь на палку. Но потом мускулы разогрелись, скованность отступила. Однако Сантэн понимала, что слабеет, а солнце поднимается все выше, так что жажда вскоре вызвала молчаливый бунт в ее теле. Губы девушки распухли и потрескались, язык раздулся, слюна стала густой, но Сантэн даже не могла ее сглотнуть.

Она опустилась на колени у края прибоя и ополоснула лицо, намочила брезентовую шаль и всю свою скудную одежду, сопротивляясь искушению глотнуть прохладной, чистой морской воды.

Облегчение оказалось лишь временным. Когда морская вода испарилась с ее кожи, кристаллы соли обожгли губы, а вся кожа натянулась так, что, казалось, готова была лопнуть, и жажда превратилась в навязчивую идею.