Пыль грез. Том 1

Дикие волки взывали к ней, полные страха и тревоги. Беспокоились за свое дитя, да, и за будущее, когда бури надвинутся со всех сторон. Они понимали, что Сеток окажется в самой сердцевине этого небесного пожара. Они готовы были пожертвовать собственными жизнями – лишь бы она жила. А этого она не могла допустить.

Если она и получила благословение духов, то эти духи – волки. Если ей хотят поклоняться баргасты, то она всего лишь символ дикой природы, и поклоняться нужно природе – им следует это понять.

Она снова посмотрела на съежившихся псов и почувствовала резкую печаль: кем могли бы быть эти животные, если бы их природа не была так скованна и связанна.

Дети мои, бог не ждет нас в дикой природе. Дети мои, бог и есть дикая природа.

Узрите ее законы и смиритесь.

И в покорности обретите покой.

Но знайте: покой – это не всегда жизнь. Иногда покой – это смерть. Но тогда как можно не смириться?

Дикие законы – единственные законы.

Эти слова она скажет Кафалу. И увидит реакцию по его лицу.

А потом расскажет, что клан гадра вымрет, а за ним и многие другие кланы баргастов. И скажет, что нужно смотреть на небо, ведь смерть придет с небес. И предупредит, что ему не надо больше путешествовать – нужно вернуться к своему клану. Помириться с духами сородичей. Обрести покой жизни, пока не пришел покой смерти.

Воины собрались вокруг псов, готовя оружие и снаряжение. Тревога волнами распространялась от них по лагерю. Вот-вот они выберут из собравшихся старшего. Сеток жалела их всех, но особенно обреченного предводителя.

Ветер дул с востока, отбрасывая длинные, выбеленные солнцем волосы ей на лицо – как высохшую траву. И все равно ее не отпускал запах смерти.

Строгие черты Кафала стали шире и еще строже за долгие годы; между бровей и вокруг рта пролегли глубокие горестные морщины. Много лет назад в яме под полом храма он разговаривал с Благословляющим, с малазанским капитаном Ганосом Параном. И, желая произвести впечатление – желая показать, что мудрость его не соответствует юным годам, – он произнес слова, которые слышал от отца, но выдал за свои.

«Тот, кто владеет силой, должен действовать решительно… Иначе она просочится сквозь пальцы».

Эти слова, несомненно справедливые, горько отозвались теперь. Голос, произносивший их тогда, был совсем не прав. И вообще не имел права произносить их. Кафал просто не мог поверить, с какой самоуверенностью вещал тот юный, ясноглазый дурачок.

Нелепое, глупое происшествие унесло жизнь его отца, Хумбролла Тора. При всей огромной силе, какой обладал мудрый воин, ни мудрость, ни сила не уберегли его от слепой случайности. Урок понятен, послание мрачное и унизительное. Сила не защищает ни от чего; вот единственная мудрость, которую следует знать.

Интересно, что случилось с тем несчастным малазанским капитаном, избранным и проклятым (а есть ли тут разница?); и еще интересно, почему Кафал сейчас так хочет поговорить с Ганосом Параном, произнести другие слова, более честные, более взвешенные, более понимающие. Да, молодые скоры на суждения, с легкостью осуждают медлительных старших. Молодые вовсе не понимают ценности трезвого размышления.

Ганос Паран был нерешителен – так казалось тогда Кафалу. Печально, досадно. А Кафал нынешний, стоящий на чужеземной равнине под чужеземным небом, понимал, что малазанец тех лет был оправданно осторожен, благодаря мудрости, которой юный Кафал, увы, не постигал. Вот так мы измеряем жизнь, так перекидываем мост от того, кем были, к тому, кем стали. Ганос Паран, ты когда-нибудь смотришь вниз? Замираешь рядом с бездонной пропастью?

Когда-нибудь мечтаешь прыгнуть?

Онос Т’лэнн получил всю власть, которой когда-то обладал отец Кафала, и получил совершенно заслуженно. И теперь она медленно, неуклонно просачивалась сквозь пальцы древнего воина. Кафал не в силах был остановить это: он был так же беспомощен, как и сам Тлен. Опять слепой случай устроил заговор против баргастов.

Услышав, что боевые псы вернулись в лагерь – псы, бросившие сопровождение и тем самым молчаливо объявившие, что с разведчиками случилась беда, – и что собирается военный отряд, чтобы отправиться по следу, Кафал натянул плащ из бхедериновой кожи, закряхтев под его тяжестью, и пнул потрепанную куклу с хохолком, лежащую в палатке на полу рядом с койкой.

– Просыпайся!

Чучелко, сплюнув, с ворчанием выпрямилось:

– Очень смешно. Прояви уважение к старшим, о Великий колдун.

Ирония, сочившаяся из титула, как смола, заставила Кафала поморщиться; и тут же он обругал себя, когда Таламандас весело фыркнул, довольный произведенным эффектом. У выхода Кафал помедлил.

– Давно пора было сжечь тебя на погребальном костре, чучелко.