– Тогда он, а не я стоял бы тут и разговаривал с тобой. Выигрышного варианта нет, Ублала Панг. Призрак хочет, чтобы ты облачился в доспех и взял в руки палицу. Шлем можешь надеть, когда выйдешь из города.
– И куда я отправляюсь?
– В Пустошь.
– Мне не нравится это слово.
– У тебя очень важное поручение, Ублала Панг. Мне кажется, оно придется тебе по душе. Нет, правда. Вылезай и облачайся в доспехи, а я тебе все расскажу.
– Расскажи сейчас.
– Нет, пока не вылезешь. Это секрет.
– А когда вылезу, расскажешь?
– И когда наденешь доспехи. Да.
– Мне нравится слушать чужие секреты, – сказал Ублала Панг.
– Знаю, – сказал Харлест.
– Хорошо.
– Чудесно.
Харлест отвел взгляд. Наверное, все же стоит сходить к Селуш. Только ночью. В прошлый раз, когда он показался на городских улицах днем, толпа беспризорников закидала его камнями. И куда катится мир? Будь он в лучшей форме, он бы догнал сорванцов, поотрывал им руки-ноги – пусть знают, как смеяться и дразниться!
Детей нужно воспитывать. О да, нужно. Вот когда он сам был ребенком…
Брис Беддикт отпустил офицеров, затем адъютантов и, оставшись в палатке один, сел на походный табурет. Подался вперед, уставился на руки. Они мерзли, как, впрочем, и с самого его возвращения, словно до сих помнили холод и тяжесть воды. Смотреть в полные энергии глаза офицеров становилось все сложнее; внутри копилась какая-то мерзкая печаль, от которой пропасть между Брисом и остальными становилась только шире.
Глядя на их оживленные лица, Брис видел на каждом отпечаток смерти – призрачную тень под внешней маской. Может, он просто по-новому, извращенно стал смотреть на смертных? Для рассудка лучше, когда имеешь дело с настоящим моментом и жесткой, несгибаемой реальностью. Соприкосновение с изнанкой жизни выбивает из колеи.
Если сознание – лишь искра, которой суждено погаснуть и кануть в небытие, то есть ли смысл бороться? Брис держал в голове имена бессчетного множества умерших богов. Лишь благодаря ему они оставались живы – насколько это возможно для них. А зачем?
Да, брату было в чем позавидовать. Никто не находил столько удовольствия в бессмысленности человеческих стремлений. Чем не противовес отчаянию?
Брис устроил реорганизацию во всем подчиненном ему войске, кроме Бригады Харридикта – и то лишь по просьбе малазанцев, сотрудничавших с ней. Он расформировал все бригады и батальоны и разбил их на пять легионов. В четырех из них было по две тысячи солдат и снабженцев, а пятый включал в себя основную часть обоза, полевой госпиталь, скот, погонщиков и прочий вспомогательный персонал, а также пять сотен конников, которые под началом малазанцев быстро осваивались с новыми фиксированными стременами.
У каждого из боевых легионов, включая Бригаду Харридикта, были свои повара, оружейники, кузнецы, лекари, конные разведчики и порученцы, а также орудийные расчеты. Роль командиров легионов и их штабов значительно выросла; Брис специально отбирал офицеров, исходя из их профессионализма и самостоятельности. Конечно, имелась и оборотная сторона: каждое совещание превращалось в перепалку. Но ничего, как только войско выдвинется, про внутренние распри все забудут и станут вместо этого мериться удалью с армией чужестранцев. Им было что доказывать, а если и не доказывать, то изобретать заново: во время вторжения малазанцы разнесли их в пух и прах.
Слишком долго летерийцам приходилось иметь дело с примитивными врагами – даже тисте эдур воевали неорганизованно, по-варварски. Лет десять назад случались стычки с болкандскими войсками, кровавые и безрезультатные, но оттуда уроков никто не извлек.
Редкая армия склонна к самокопанию. Консерватизм тесно переплетен с традицией, как волокна в канате. Брис хотел создать нечто новое – гибкое, легко адаптирующееся, бесстрашно отбрасывающее все, что устарело. И в то же время он понимал ценность традиций: деление армии на легионы восходит еще ко временам Первой империи.
Он сжал кулаки и смотрел, как бледнеют костяшки.
Этот марш не будет обыкновенной скучной прогулкой.
Он смотрел в лица солдат и видел в них смерть. Предвестье будущего или эхо прошлого? Кто знает?..
Релико завидел фаларских тяжей – Затылка, Мелкого и Молнию – у взводной повозки; они как раз заканчивали собирать вещмешки.
– Слушайте, – сказал он, подходя. Три смуглых лица повернулись к нему, глядя почти вровень, хоть сами тяжи стояли на коленях. – Помните Курноса? Ну, того тяжа, у которого носа почти нет? Знали, что он был женат на погибшей Ханно?
Трое родичей переглянулись. Молния пожала плечами и утерла пот со лба.
– Ну, помним. Сейчас всюду волочится за Смекалкой…
– О, самая крупная бабень на моей памяти, – подал голос Мелкий, облизнувшись.
Затылок кивнул.
– Все из-за ее зеленых глаз…
– При чем тут глаза, Тыл? – перебил его Мелкий. – У нее просто
Молния фыркнула.
– Любишь покрупнее, Мелкий, посмотри на меня. Или лучше не надо. Я слишком хорошо тебя знаю.
Релико вздохнул.
– Эй, я вообще-то про Курноса сейчас. В общем, насколько я помню, у него было всего одно ухо перед той стычкой, когда ему отгрызли второе.