Пыль грез. Том 1

Таксилиец, услышь меня! То, что безжизненно, не обязательно мертво. То, что пало, может восстать вновь. Будь осторожен – очень осторожен – здесь…

Но призрака никто не слышал. Он был вынужден болтаться снаружи, беспомощный, обремененный секретами, от которых все равно никакого проку.

Он знал, как терзается разум Асаны, как хочет вырваться из бренного тела. Освободиться от ставшей бесполезной оболочки. От ненавистной плоти, от умирающих органов, от самого сознания. Она давно знала, что тело – это тюрьма, но теперь оказывалось, что тюрьма разваливается сама по себе, пока не наступает момент для окончательного побега, когда проржавевшие решетки уже не представляют преграды, когда душа может свободно воспарить и направиться к невидимым берегам. Увы, это освобождение также означает, что все составляющие ее самости тоже исчезнут. Асаны больше не станет. А ту сущность, что восстанет из праха, не будут заботить ни живые, ни мир, полный боли, страданий и разочарований. Ею овладеет полное безразличие к прошлому – к смертному пути, который подошел к концу. Такое перерождение казалось Асане слишком жестоким.

И все равно она желала смерти, желала вырваться из своего ссохшегося, рассыпающегося на жалкие кусочки кокона. Только страх удерживал ее – как удержал от выступа в восьмигранном зале и смертельного падения на затерянный в темноте пол. Этот же страх терзал ее и теперь. По этой крепости разгуливали демоны, и Асана боялась того, что будет дальше.

На шаг позади нее шел Ласт – он, как обычно, замыкал колонну. Плечи ссутулены, голова опущена, как будто потолки в коридорах вдруг стали еще ниже. Ласт с рождения привык к открытым просторам и бескрайнему небу, а в тесном лабиринте ощущал себя скованным, почти увечным. От обилия поворотов кружилась голова. Стены, казалось, хотели его сдавить. Он почти физически ощущал на себе вес бесчисленного множества этажей.

Ему вдруг явилось воспоминание из детства. Ласт помогал отцу (еще до того, как их признали должниками и отобрали все, что имело ценность) разбирать сарай за конюшнями. Вместе они отдирали рассохшиеся доски и складывали их в кучу у ограды загона. Работу эту они начали много месяцев назад, и к посевному сезону ее нужно было завершить. К вечеру сарай был разобран, и отец поручил Ласту рассортировать доски по длине и годности.

Он принялся за работу. Следующее яркое воспоминание: Ласт поднимает серую, растрескавшуюся доску, которая лежит еще с прошлого сезона, и видит, что, разбирая сарай, они с отцом раздавили мышиное гнездо. Переплетенный комок травы смят в лепешку и перепачкан кровью и крошечными внутренностями. Лысые розовые мышата расплющены, у каждого выступило по единственной капельке крови. Мыши-родители задохнулись под тяжестью.

Ласт, присев, рассматривал убитое семейство, словно бог, опоздавший к катастрофе, и плакал. Глупые слезы, конечно. Странник свидетель, дворовые коты ходили упитанные, а значит, мышей было хоть отбавляй.

И все-таки дети чувствительны. Позднее, уже совсем вечером, отец за руку отвел Ласта к скромному кургану на старом участке; этот ритуал они исполняли каждый день после ужина с тех самых пор, как похоронили мать. Там они жгли веночки из травы и сушеных цветов, которые мгновенно вспыхивали, как только их касался огонь. Пламя слепило глаза, и перед ними потом некоторое время ходили круги. Увидев, что сын весь в слезах, отец прижал его к себе и произнес: «Я так давно этого ждал».

Да, город был построен по уму, а стены казались надежными. Едва ли они вдруг обрушатся по неосторожности ребенка, играющегося в бога. Подобные мысли вообще вызывают только злость. Всякому ребенку это знакомо.

Ласт шагал, сжав массивные руки в кулаки.

Шеб почти не сомневался, что умер в тюрьме или был близок к этому – настолько, что тюремный коновал приказал оттащить его тело в известняковый карьер к другим трупам. Жгучая боль от известняка пробудила Шеба из лихорадочного забытья, и он, видимо, как-то сумел выбраться из-под груды наваленных сверху тел.

Он помнил, как это было тяжело. Груз казался неподъемным. В какой-то момент ему даже показалось, что ничего не выйдет, что ему не хватит сил. Он помнил ссадины и мозоли на руках, которыми отчаянно расталкивал тела. И кошмарный миг, когда он выколол себе пылающие от боли глаза, чтобы прекратить мучение.

Но то был горячечный бред, не более. Ведь на свободу он все-таки выбрался. Иначе был бы он сейчас жив? Шел бы бок о бок с Наппетом? Так что, да, он всех обвел вокруг пальца. И агентов Хиванара, обвинивших его в растрате, и адвокатов, которые выкупили его из Утопалок (Шеб наверняка бы вышел из них живым) и отправили вместо этого на каторгу, где, как известно, до истечения десятилетнего срока не доживал никто.