И она почувствовала их – зверей, которые давным-давно пали от боли и страданий здесь, в этом самом лесу. Первым к ней вышел последний погибший, последний, кого загнали в угол и жестоко убили. До Сеток донеслось эхо лающих гончих, человеческие крики. Она почувствовала ужас, отчаяние, беспомощную отрешенность волка. Ощутила, как на вывороченную землю капает кровь и как на зверя нисходит окончательное понимание, что его страшному одиночеству пришел конец.
И она завыла снова – безмолвно, про себя, но грачи испуганно взметнулись с деревьев, а олени и зайцы застыли как вкопанные. Древний страх у них в жилах вновь напомнил о себе.
Со всех сторон завыли в ответ.
В кустах зашумело, затрещало – сквозь них валила воля и память. Сеток с удивлением почувствовала много разных видов. Одни были черные, приземистые, с желтыми глазами, другие – высокие в холке, длинноногие, с серебристой шерстью, темной на кончиках. К ним присоединились их предки – еще более крупные звери, мускулистые и коротконосые.
Они собирались в несметном количестве, и у каждого были смертельные раны: у кого из горла или боков торчали обломки копий, у кого была разодрана грудь, кто волочил вывихнутые лапы с силками и капканами, а кого раздуло от яда. Заходясь от страха при виде столь безжалостного истребления, Сеток пронзительно завизжала.
Торант тоже кричал, пытаясь успокоить лошадь, а призрачные волки все прибывали – тысячами, сотнями тысяч. Это был древний мир, и перед Сеток в ожидании избавления собрались все жертвы безумных победителей и мучителей.
Причем здесь были не только волки; нескончаемый поток принес с собой зверей, давно развеявшихся в прах: оленей, бхедеринов, крупных кошек, даже огромных мохнатых чудищ с широкой головой и торчащим из носа рогом…
– Сеток! Хватит! Мощь слишком велика… она
Но она утратила контроль. К такому Сеток была не готова. Ее сдавливало со всех сторон, грозя расплющить. Она плакала, как последнее дитя, последнее живое существо, единственный свидетель того, чего достигло человечество. Опустошение. Самоубийственная победа над самой природой.
– Сеток!
И вдруг она увидела перед собой огонек портала, крошечного, не больше отверстия от стрелы. Дрожащей рукой она указала на него.
– Мои любимые, – прошептала она, – это выход.
Зал, в котором были ритуально умерщвлены не меньше сотни к’чейн че’маллей, остался далеко позади. Качающиеся фонари высвечивали механические внутренности в нишах вдоль коридора и свисающие с потолка толстые шланги, из которых капало вязкое масло. В воздухе висели зловонные испарения, разъедая глаза. Ответвления от основного коридора вели в помещения, уставленные машинами неизвестного устройства. На полу собирались лужицы разных масел и смазок.
Таксилиец вел всех за собой, дальше и дальше углубляясь в лабиринт низких, широких переходов. Прямо за ним шел Раутос. Он слышал, как Таксилиец что-то бормочет себе под нос, но слов разобрать не мог. Не сошел ли тот с ума? Они были в неизвестном мире, созданном неизвестным умом. Они не понимали, что видят вокруг себя, а непонимание порождало страх.
Следом за Раутосом, чуть не наступая ему на пятки, шла Бриз. Она откашливалась и хватала ртом воздух, как будто в очередной раз переживала утопление, о котором без конца рассказывала.
– Туннели… – процедила она сквозь зубы. – Ненавижу туннели. Ямы, пещеры, темные – непременно темные! – помещения. Куда он нас ведет? Мы уже пропустили столько подъемов наверх. Что этот идиот здесь ищет?
Раутос ответа не знал, поэтому промолчал.
За Бриз шли, переругиваясь, Шеб с Наппетом. Еще чуть-чуть, и дойдет до драки – уж очень они между собой похожи. Злобные, беспринципные, прирожденные предатели. Раутос все ждал, когда они, наконец, убьют друг друга. Никто плакать по ним не станет.
– Ага! – воскликнул Таксилиец. – Нашел!
Раутос вышел у него из-за спины. Они оказались на пороге огромного восьмигранного помещения. Вдоль стен тянулся узкий выступ, как раз на уровне коридора, из которого они вышли. Пола не было – точнее, он терялся в темноте где-то далеко внизу. Подняв фонарь повыше, Таксилиец осторожно двинулся по выступу направо.