Он встал перед ней на колени, обнял за плечи, как брат, сказал тихо, проникновенно: «Доверьтесь мне»…
От первого же удара Тишин отлетел к стене и стукнулся головой. Ах, так? Вжался в угол, как медведь во время травли, вскинул кулаки – ну-ка, сунься только! Да их трое против него, оглушили, сбили с ног, под ребра насажали сапогами и ушли, бросив сплевывать красное на белый снег. Нос разбитый распух, оба глаза заплыли… Таким и явился Осип к майору Петрову.
Тот выслушал его спокойно и сказал, что над Овцыным не он начальник, а ежели ему все пьяные драки разбирать, так ни на что иное времени не хватит.
– А коли я «слово и дело» заявлю? – с угрозой произнес Тишин.
– А заявляй, коли ты такой блажной, – невозмутимо ответствовал Петров. – По закону я должон вас всех в железа заковать да в Тобольск отправить, пушшай губернатор разбирается.
«Ничего, – думал про себя Тишин, лежа в санях, которые увозили его обратно в Тобольск. – Не так уж прост Осип Тишин, он на вас управу найдет». Сразу по приезде, отчитавшись перед начальством, но ни слова не сказав о произошедшем с ним в Березове (вдруг и тут задарены?), встал за свою конторку и принялся писать донос о непорядочных поступках Долгоруковых, которые говорили важные злодейственные непристойные слова об императрице, а когда он, Тишин, за честь государыни вступился, то слушавшие те слова лейтенант Дмитрий Овцын, казачий атаман Лихачев и боярский сын Иван Кашперов его побили. Майор же Петров оных Долгоруковых и Овцына покрывает, а воевода Бобровский им попустительствует. Запечатал и отправил государевой почтой – вместе с доношением губернатора Плещеева и вице-губернатора Бутурлина о присылке драгунских полков, чтобы не учинилось какого разорения сибирских пограничных мест, ежели калмыки пойдут на помощь китайским войскам на джунгарского князя Галдан-Чарина.
«Ничего! Каково-то теперь запоете?»
Глава 5
Ермолай с утра ходил туча тучей. Пнул ногой некстати подвернувшуюся кошку, а выходя в сени, споткнулся о порог – плохая примета. Дуня шмыгала из закута к печи, вжав голову в плечи, и старалась лишний раз не попадаться мужу на глаза.
Говорят: пришла беда – отворяй ворота. Только они, ворота эти, уж второй год нараспашку стоят. Прошлым летом был недород, а нынче и того хуже: рожь дождями залило, градом побило, а капусту червь поел. Куры тощали, переставали нестись и одна за другой перекочевали в похлебку. Хлеб уже с осени пекли на две трети из мякины, щи варили из лебеды, а семена ее – черные, мелкие, как мак, – запасали на зиму: больше на току молотить было нечего. Живот от такого хлеба пучило и нутро болело; дед Захарий помаялся-помаялся, да и помер; ну да Бог с ним, одним ртом меньше. Хуже было другое: подушную подать за полгода государыня разрешила пока отложить, хотя и не отменила, а оброк-то барину все равно плати, и где его взять? Барин живет у себя в Петербурге, ему живая деньга нужна себе на кафтаны да дочерям на ленты, а ты тут пуп себе рви. Макар Захарыч одну лошадь свел на базар и продал; думали – ничего, с двумя остальными как-нибудь управимся, а на следующее лето можно будет кобылу крыть, даст Бог, ожеребится – вот и мы не в убытке. И тут – на тебе, зовут на сход: прислали из города ремонтеров для отбора лошадей, по одной с трехсот семидесяти душ, – война, вишь, будет. По ревизской сказке выходит, что с их села двух лошадей надо представить. Что галдежу было! У старосты четыре лошади, но у него и сыновей трое, у прочих же всего одна, много две. Судили, рядили, глотки надорвали – кончили тем, чтобы жребий тянуть, и выпало, кроме старосты, лошадей представить троим, а там какую солдаты выберут. Ну и Макар Захарыч среди тех троих оказался. Что ж поделать, коли судьба такая. А только Ермолай с ним дома после схода сцепился: зачем, мол, смирился, это все подстроено было, староста на нас зуб держит, грозился Пахомку в рекруты сдать, а как тот пока годами не вышел, так он с другого боку вилы подогнал. Ну, отец ему и залепил затрещину, аж искры из глаз, – знай, мол, щенок, свое место! Будешь еще тявкать – самого в оглобли запрягу! Мерин мой при мне останется, старый конь борозды не портит, а кобылу сам на старостин двор поведешь.