Абай говорил откровенно. Этих жигитов он считал друзьями и делился с ними самыми сокровенными своими мыслями, особенно с Ерболом, с которым за последние годы он стал неразлучен. Жиренше и Асылбек тоже подружились с Абаем и часто проводили с ним время. Кунанбаю эта дружба не нравилась, он не раз резко высказывался о сыне: «Он, как нарочно, выбирает волчат из аулов, которые недавно враждовали с нами… Хороши друзья!» И он морщился, недовольный Абаем.
С тех пор как Абай начал задумываться над поступками отца, его потянуло к дружбе с лучшими людьми из аулов, обиженных Кунанбаем. Благодари им он все яснее стал разбираться в жизни народа, в его ожиданиях и стремлениях. Жиренше и Асылбек были старше Абая лет на пять, но это не мешало их дружбе с ним и полной откровенности, — они передавали ему все, что слышали от стариков, и все, что волновало и тревожило их самих.
Один Базаралы до этого вечера не принимал участия в их дружеских разговорах. Он был убежден, что в бедствиях народа был больше всего виновен сам Кунанбай. Те аулы, которые он поддерживал, перегнали свои стада на урочища рода Иргизбай и, разумеется, уберегут их от падежа. А роды малочисленные, безыменные, слабые мечутся без выхода, стада их блуждают по мертвой степи, гонимые голодом… Но до сих пор он никому не высказывал своих гневных мыслей.
Теперь, услышав слова Абая, Базаралы не стал больше сдерживаться. Перебирая причины всех этих бедствий, он сказал:
— Что такое народ? Сила — при раздорах с соперниками, прах — когда сам в нужде. В битвах победа куется его руками, а при дележе в эти руки попадает лишь пыль от прогоняемых мимо награбленных стад… Так и гибнут люди, безвестные, безыменные. Вот и теперь они усеют белеющими костями всю степь. Дрогнет ли сердце хоть у одного из тех, кого вчера еще величали «лучшими», «оплотом»? Кто из них опечалится, кто заступится?
Абай был поражен искренним сочувствием народу, прозвучавшим в словах Базаралы. Думы его изумили Абая глубиной и силой своей правды, прорвавшейся сейчас так горячо и красноречиво. Богатырски сложенный, красивый Базаралы, смелый и острый на язык, превосходный певец, считался у старейшин «неугомонным забиякой»… «Конь, отбившийся от табуна, — говорили о нем старики. — Слова его пусты, хотя едки и язвительны…» Сейчас Абай убедился, что Базаралы вовсе не таков.
Жигиты сидели угрюмо. Но тот же Базаралы, который заставил их задуматься, упрекнул их.
— Настоящий человек, в ком есть честь и воля, заслоняет собой тех, кого гонит буран, — сказал он, — Кунекен ничем не хотел жертвовать для народа в дни благополучия. В час общего бедствия он должен поделиться хотя бы излишками… Пусть даст стадам пастбища, пусть приютит несчастный народ в своих зимовьях! Пусть поделится своими запасами. Если уцелеют только одни иргизбаи да Кунекен и Байсал, Байдалы и Суюндик — им и самим не будет раздолья. Если народ останется лишь с уздечками в руках, он не сможет покинуть родные земли, не рассчитавшись с ними. Он уйдет, — но уйдет, как смерч: разметав все юрты… Он был бы не народом, а зайцем, если бы не сделал так!..
Жигиты снова задумались. Но Асылбеку показалось, что Базаралы не совсем прав.
— Джут бывал во все времена, — начал он, — это обычное, неотвратимое бедствие. Разве в джутах виновны люди, да еще те, кто живет теперь? Ты всю вину валишь на одного, это несправедливо.
Слова Асылбека вызвали в Базаралы отвращение. «Скользкий, как его отец Суюндик», — подумал он про него, но спорить не стал; он только поднял брови, взглянул на Асылбека и пренебрежительно качнул головой.
В комнату вошли три человека. Они едва держались на ногах, одежда их была засыпана снегом, с усов и бороды свисали ледяные сосульки: у первого из вошедших — высокого пожилого человека в овчинном тулупе — даже ресницы были запушены инеем.
Это был Даркембай с двумя своими соседями — бокенши, тот самый Даркембай, который хотел застрелить Кунанбая в Токпамбете, когда избили Божея. Впоследствии об этом узнало все Тобыкты, и с того дня Иргизбаи не переставали всячески притеснять его, стараясь, как только могли, вредить и досаждать ему.
Даркембай не стал раздеваться. Он пришел по спешному делу.
— Свет мой, Абай. — начал он, — я услышал, что ты добр к сородичам, потому я и пришел. Будь ты Такежаном, я бы не появился. Беда пригнала меня… Овец у меня и вот у них — по двадцать, много по тридцать голов, и с этой горсточкой мы не можем найти себе пристанища… Так и плетемся, шатаясь. На наших выгонах — ни травинки. Овцы мрут с голоду. Сейчас по дороге пало пять овец.
— Почему же ты не двинулся на Чингиз? На худой конец там хоть горы защитят от бурана, — вмешался Асылбек.