Пугачев

Понимая опасность сложившейся ситуации, 20 декабря 1773 года пугачевская «Военная коллегия» указала Зарубину-Чике, находившемуся под Уфой, оградить тамошние русские селения от разорения башкирскими повстанческими отрядами. Непосредственным поводом для появления этого документа послужил рапорт пугачевцев Ивана Губанова и Ивана Гребенщикова. Они сообщали: «…при разных старшинах башкирские и мещерятские команды находящиеся около города Уфы разные руские жительства и помещичьи деревни, которые усердно покорились, не только их самих помещиков, но и людей до основания раззорили, ис коих де много годных есть в службу его императорскаго величества, но только теперь в крайнем несостоянии находятся. И всё движимое имение по себе разделили и смертные убивствы многие чинили, от коих и ныне еще не отвращаются», — и просили дать «от такого своевольства и грабительства верноподданным от тех именуемых башкирских и мещерятских команд защищение». В ответ «Военная коллегия» повелела Чике «послать указ» к башкирским старшинам, «чтоб они разграбленное имение… обратно тем хозяевам отдали и во всём удовольствовали, а паче взятых от помещиков лошадей тем, которые в службу годны, без всякого препятствия отдали ж, и сыскав из них виновных, представили к вам». Окончание указа и вовсе было грозным: «Да впредь, естли ж какие злодеи, хотя из малого чего окажутся, то, не приемля от них никаких отговорок и не возя сюда, чинить смертную казнь, дабы впредь того чинить другие отваживаться не могли»[432].

Конечно, повстанческим властям не удалось утихомирить «башкирцев» и прочих «иноверцев». Более того, нападения на заводы в мае—июне, совершавшиеся Салаватом Юлаевым и его отцом, скорее всего, были санкционированы самим Пугачевым. Однако до апреля никто не поощрял подобные бесчинства. 20 января 1774 года предводитель «главного азиатского и российского войска» Иван Кузнецов в послании жителям осажденного Кунгура утверждал, что «азиатские народы» уже «присмирены», а значит, город можно сдавать безбоязненно. Конечно, есть серьезные основания сомневаться в достоверности этого утверждения, однако какие-то шаги в этом направлении действительно были сделаны. Так, И. Кузнецов за самовольную казнь коменданта Ачитской крепости капитана Воинова, а также за неподчинение приказам во время боев под Кунгуром арестовал мещеряцкого старшину Канзафара Усаева. Доставленный под Оренбург к самому Пугачеву, Усаев был им освобожден без всякого наказания и направлен служить «под Екатеринбург в толпу злодейскова начальника Белобородова». В другой раз И. Зарубин-Чика получил от крестьян Рождественского завода жалобу на «башкирцев», отнявших у них деньги, оружие, лошадей. Самозваный граф вернул крестьянам часть денег, привезенных ему башкирами, но остальную сумму, оружие и лошадей порекомендовал возвратить самостоятельно.

Однако другие представители повстанческих властей сами отправлялись к башкирам, отбирали у них награбленное добро и возвращали его пострадавшим. Причем среди тех, кто восстанавливал справедливость, были и мусульмане, в том числе и башкирский старшина. Даже Салават Юлаев призывал соплеменников к законности. По крайней мере, пленный повстанец Субгангул Картиков на следствии показывал: «При приступе ж к городу Кунгуру от полковника Салавата прика-зывано было всем: егда город Кунгур в плен взят будет, то б, войдя во оной, никого не рубить, а отрепортовать к Петру Тре-тиему императору» и дожидаться «царского» указа. При этом, правда, с января по март 1774 года у Салавата содержались «Кунгурского уезду разных сел полоненные» крестьяне. «Отрепортовал» ли он о пленниках Пугачеву или удерживал их самовольно, неизвестно[433].