Пугачев

Авторы публицистических произведений на исторические темы иногда представляют в роли злодеев-антигероев исключительно Салавата Юлаева и его соплеменников[434]. Правительственные силы также были способны на весьма жестокие поступки. Например, комендант Верхояицкой дистанции полковник Е. А. Ступишин в рапорте оренбургскому губернатору И. А. Рейнсдорпу от 28 февраля 1774 года сообщал, что правительственные войска не только разгромили отряд башкирских повстанцев, но и уничтожили их деревню Москову: «…всю выжгли, где их жен и детей немало згорело»[435]. И это был не единственный случай проявления жестокости по отношению к башкирам. Правда, в прежние времена с восставшими башкирами расправлялись иногда еще жестче. По данным Оренбургской и Башкирской (Мензелинской) комиссий, с 1735 по 1740 год было казнено и убито около семнадцати тысяч человек; других ссылали служить на флот матросами, а более девяти тысяч женщин и детей власти отдали русским помещикам в качестве крепостных. Наконец, было разорено около семисот башкирских деревень[436]. Неудивительно, что и башкиры порой особенно не церемонились с теми, кто жил на землях, захваченных у них под металлургические заводы и крепости. Впрочем, иногда их отношение к крестьянам было вполне дружелюбным. Так, например, в деревне Подымаловой под Бирском башкиры ограбили господский дом, «а у крестьян ничего не брали»[437].

Пугачевской «Военной коллегии», помимо прочего, приходилось увещевать и предостерегать «иноверцев» от разорения церквей и прочих посягательств на христианскую веру. В одном из указов коллегии говорилось, чтобы в Красноуфимске «башкирцы или мещеряки… до российских церквей божиих обиды или грабежы… раззорения никакого бы не оказывали»[438]. В этом указе не было бы ничего необычного, если бы не одно обстоятельство: некоторые очевидцы свидетельствовали, что разграбление церквей и вообще святотатство были обычным делом для всех пугачевцев, а не только для «иноверцев». Так, побывавший в плену у самозванца подпрапорщик Григорий Аверкиев рассказывал, что бунтовщики совершают грабежи «не только в жительствах, но и в церквях, обдирая с престолов одежды, а с образов оклады, и колют оные, и пойманный в таком злодеянии остается без всякого наказания». Оренбургский священник Иван Осипов писал, что 2 мая 1774 года «церковь Захария и Елисаветская, состоящая за Яиком рекою на Азиятском меновом дворе, свидетельствована была, в которой без изъятия все иконы святые исколоны и копьями и ножами изрезаны ими злодеями, в которой было украшение весьма не худо». «Сие злодейское тиранство над иконами, — заключал священник, — всякого христианина может привесть в слезы и в крайнее сожаление, что не самые бы идолопоклонники и жиды сделать не могли того или богоотступники то варварство на себя взяли; каждая икона знаков десять и более на себе имеет, а что было можно, то и грабили и увезли без остатку». В ведомости, отправленной П. И. Паниным Екатерине II 25 января 1775 года, говорилось, что во время пугачевщины «разными неистовствами осквернено и разорено: монастырей 14, церквей 63». В том, что подобное «варварство» действительно имело место, на следствии признавался и сам Пугачев. Причем из его признаний вроде бы следует, что и он участвовал в этих злодеяниях[439].

Объяснение такому поведению бунтовщиков дал на следствии пугачевский сподвижник Тимофей Подуров: «Из поступок яицких казаков можно было приметить, что самозванец был раскольник, потому что оныя казаки в церквах над образами, который были написаны живописью или на то похожим, делали великия надругательства, выкалывая глаза, а иногда и совсем раскалывали и разрубали; но самозванец, будучи о том известен, казакам ничего за то не выговаривал и, по-видимому, попущал их на истребление оных икон». Уже упомянутый подпрапорщик Григорий Аверкиев свидетельствовал, как яицкие казаки приказали ему и другим пленным участникам отряда Чернышева «креститься двуперстным сложением (то есть по-старообрядчески. — Е. Т.), выговаривая при том, что естли кто будет иначе креститься, то батюшка, то есть самозванец, прикажет отрубить пальцы». Пугачев, как мы помним, не был старообрядцем, но в угоду яицким казакам неоднократно заявлял о своей приверженности к старой вере. Например, однажды «Петр Федорович» заявил, что во время странствий после переворота он «испытывал всякие веры, однако ж де лутчей вашей, господа яицкие казаки, нигде не нашел… и… намерен во всём государстве оную сделать»[440].