Провинциал

Время близилось к полуночи, когда отец, рассчитался с Акимом, сгреб баян под мышку и, по-дирижерски размахивая свободной рукой попрощался…

— …Сдох мой Джульбарс. Какие друзья, были с Маркизом — не разлей вода! Маркиз так тоскует, так тоскует! А ведь какой умный был пес, защищал Маркиза, на других собак кидался, как зверь, если на Маркиза кто косо глянет. Сколько сил я на него потратил, сколько брюк прорвал из-за него на коленках! Я же как его учил — на собственном примере! Брошу палку на несколько шагов, встану на четвереньки, смотри, говорю, Джульбарс, и — к палке на четвереньках, возьму ее вот так, — Красная Шапочка клацает зубами, — и к нему…

Позади меня раздается вдруг слащавый и тягучий, как рахат-лукум, голос популярного певца. Половина девчонок на нашем заводе сходит от него с ума, а я, когда слышу, болезненно морщусь. Оглядываюсь: из магазина вышли трое ребят лет по восемнадцати, длинноволосые, в джинсах, в руках у одного из них — портативный магнитофон. Да, теперь баяном никого не удивишь. Теперь и на свадьбах надрываются вот эти ящики, а если свадьба побогаче, на ней громыхает целый оркестр — электроорган, электрогитары…

— Ты что, не слушаешь? — Красная Шапочка теребит меня за рукав рубашки. — Я говорю, что собаки — самые умные животные…

…У меня был собственный баян. Конечно, не бог весть какой, но играть на нем было можно. Так сказал Красная Шапочка, когда отец принес показать ему инструмент.

Отец смущенно закашлялся, отвернулся, пробормотал:

— Так ведь пока научится. А там новый купим.

Носить свой баян-гармошку в музыкальную школу я стеснялся. К тому же был он без футляра. Во время уроков я играл на баяне Красной Шапочки, тяжелом, большом, с тугими махами. Каждый раз, когда я брал его на колени, все мышцы во мне поджимались, и от радости начинало щекотать в животе. Это был настоящий баян, с чистым звуком, с перламутровой инкрустацией!

— Спокойней, Моцарт, — говорил Красная Шапочка, — не торопись. Палец. Палец! Где палец?! Следи за пальцами.

Я играл уже несколько незатейливых песенок. Когда исполнял их дома, рядом присаживался отец, склонив к мехам голову слушал, недоверчиво улыбался.

Первое осложнение возникло после того, как Красная Шапочка задал мне выучить новую пьеску. Ее надо было играть уже не только в скрипичном, но и в басовом ключе. Я вдруг с недоумением обнаружил, что на басах моего баяна основное «до» никак не помечено. На всех баянах поверхность этой кнопки или чуть вогнута внутрь или сделана с насечкой так, что ее сразу можно на ощупь отыскать пальцем. На моем баяне такого «до» не было.

Я очень расстроился, решил, что баян мой ненастоящий, забросил его под кровать и получил за это от отца изрядную трепку.

На следующий день Красная Шапочка поставил мне в дневник первую двойку.

Вечером отец хмуро велел мне одеваться, взял баян, и мы пошли к Акиму.

— Какое-то «до» не найдет никак…

— На басах, — подхватил я робко. — «До» первой октавы.

Аким повертел баян в руках.

— Чего ж тут непонятного? Вот оно, «до». Ну-к, погоди.

Он достал из-под кровати фанерный ящик со слесарным инструментом. Треугольным напильником провел несколько раз по одной из кнопок.

— Ну-к, посмотри. Чуешь?

Я потрогал пальцем шершавую кнопочку. Да, теперь «до» можно было отличить от других кнопок. Но баян показался мне еще более ненастоящим, потому что зачем же лазить к нему с напильником, если и без напильника должно быть все ясно. Впервые глядел я на свой инструмент с глубоким разочарованием, втайне надеясь, что отец оставит его у прежнего хозяина, пристыдит Акима за обман, заберет назад деньги. Но отец поблагодарил старика и горячо пожал ему руку.

— Ну, Алешка, теперь у тебя нет причин получать двойки, — сказал отец, когда дверь за нами захлопнулась и мы стали спускаться по черной шаткой лестнице.

Я глубоко вздохнул и промолчал…

— …А ты помнишь Федю Колунцова, он классом старше тебя учился? Невысокий такой, способный, ну, конечно, помнишь! Встречаю его неделю назад, спрашиваю, как, Федя, жизнь? Да вот, говорит, Евгений Николаевич, в консерваторию поступил, в саратовскую. Так, елки зеленые, говорю, ты ж мой ученик! Веди в ресторан, елки зеленые! Он смутился, сейчас, говорят, идемте, я только домой забегу. Видно, денег с собой не было, из дому хотел взять. Ну и пошли мы, угостил он меня. Тост сказал. Вы, говорит, Евгений Николаевич, вывели меня на большую дорогу жизни, ну и так далее, приятно говорил, душевно, меня аж слезой прошибло. Вот, думаю, счастливый я человек: такого орла взрастил! Лети, думаю, дорогой, лети…

Я чувствую, как затекли, отяжелели ступни, и поэтому незаметно для Красной Шапочки переминаюсь с ноги на ногу. Поглядываю поверх его головы на зеленые кроны акаций, листья на них едва начинают желтеть. Все-таки день сегодня божественно хорош, воздух до того прозрачен и осязаем в то же время, что, кажется, звенит. Сходить, что ли, на море, окунуться последний раз в этом году…