Протест прокурора. Документальные рассказы о работе прокуроров

— Стою, значит, я у плиты, обед стряпаю, — начала Ольга Тимофеевна. — Щей кисленьких захотелось… В квартире никого, все на работе. Только Витька, соседский пацан, кашу себе подогревает. Вдруг — крик! Я и не пойму, откуда. Думала, с улицы. Выглянула в окно — никого… Потом в дверь затарабанили. Открываю — Велемирова. Кричит: Мара повесилась! Господи, думаю, и как это она решилась такой грех на душу взять? — Гаврилкина поспешно осенила себя мелким крестом. — Побегли мы в квартиру Валентины. Дверь в Марину комнату настежь. А сама она под вешалкой, лицом к двери. От шеи вверх веревка тянется… Николай Петрович тут же ходит и что-то лопочет… Валентина, значит, в поликлинику подалась… Я говорю Николаю Петровичу: чего смотришь, сымать надо, может, еще приведем в чувство… У нас в деревне, когда я молодкой была, девка одна тоже в петлю полезла. Жених бросил. Она уже в положении находилась. Ее сестренка увидела в окно, подняла крик. Народ сбежался, вынули из петли и отходили-таки голубушку… Потом сына родила, замуж счастливо вышла… Вот я и говорю Велемирову: давай сымать. Он говорит: пробовал, но одному не под силу… Ну, тогда мы вместе… Перенесли Маргариту на кушетку, я стала ее отхаживать. Руки в сторону, на грудь… — Гаврилкина показала, какие движения она производила. — Махала, махала… Лицо у ней синее, а тут вроде бы чуть побелело… Я давай опять…

— Вы помните, который был час? — спросил Кашелев.

— Да почти что двенадцать.

— Хорошо, продолжайте, пожалуйста.

— Ну, вскорости возвернулась Валентина с врачихой… Врачиха то же самое Маре делала, что и я. Еще укол впрыснула. Да, видать, запоздали. Вот если бы Николай Петрович сразу ее снял — другое дело.

— Как вы думаете, Ольга Тимофеевна, почему Маргарита руки на себя наложила?

— Я уж и сама думаю, чего ей не жилось? — сердито произнесла старушка.

— Много горя перенесла?

— А кто его не хлебнул, а? Вон, сестра моя двоюродная, в Белоруссии… Фашисты на ее глазах всю семью спалили — мать, отца, сестер и братьев. Так что, тоже, выходит, надо было руки на себя накладывать? Выросла она, замуж вышла, детей нарожала. Жизнь есть жизнь. — Гаврилкина о чем-то задумалась, глядя в окно. — Странное дело, однако… В войну столько бед, столько несчастья перенесли, и никто на нервы не жаловался. Нынче же мирное время, а у людей нервы почему-то никудышные.

— Мара жаловалась?

— Об ней и речь… Совсем ить молодая, а туда же: жить не хочу.

— Вы сами слышали, как она говорила это? — спросил Кашелев.

— Все знают об этом. Даже веревку у нее уже один раз отымали.

— Кто?

— Свекор, Николай Петрович. — Ольга Тимофеевна махнула рукой. — Не подумала о том, что гореть ей теперь в геенне огненной.

— Какие отношения были у Маргариты с мужем, с его родителями?

— Жорка на нее надышаться не мог. Каждую копейку в дом. Шесть лет прожили, а он обхаживал Мару, как невесту. А что в этом хорошего? Любовь, оно, конечно, не плохо, но мужик должен вовремя приструнить жену, заставить почитать родителей. Ведь Валентина добрая. А уж как своего Георгия любит — до беспамятства. Все для него сделает. Нету у Жоры с Марой денег — нате. А Мара? Свою гордыню, вишь ли, показывала! У свекрови не возьмет ни за что! Лучше у соседей одолжится. Разве это по-людски? — Гаврилкина перекрестилась. — Прости, господи, что я так о покойнице… Но правда есть правда.

— Ссорились часто?

— Часто или нет, не знаю. Но все — Маргарита. Несдержанная больно была. Ведь сегодня, сами знаете, какая молодежь пошла.

Кашелев расспросил Ольгу Тимофеевну о детях Мары и Георгия. Та повторила уже слышанное следователем. О первом, мертворожденной девочке, и втором, погибшем от несчастного случая. Даже это горе Маргариты не вызывало у Гаврилкиной сочувствия к ней: старуха не могла простить грех самоубийства.

Кашелев заглянул к Велемировым буквально на минутку. Предупредил: как только появится их сын, Георгий, чтобы тут же позвонил в прокуратуру.

Затем Лев Александрович зашел в поликлинику. Ни участкового врача, ни невропатолога, у кого лечилась Маргарита, он не застал: они работали в первую половину дня.

Кашелев поехал в центр, надеясь застать в граверной мастерской Георгия Велемирова. Попал в мастерскую минут через десять после ухода Георгия с работы. Там знали, что Георгий едет к приятелю в Малаховку. Кашелеву также сообщили, что Георгий взял два дня отгула — накопились за сверхурочную работу. Адрес Аркадия никому из сослуживцев известен не был. Следователь на всякий случай попросил заведующего мастерской: если Велемиров позвонит или приедет, то чтобы сразу связался с ним, Кашелевым.

На город опустились ранние зимние сумерки. Еще больше похолодало. Кашелев зашел в крохотную закусочную. Съел два бутерброда с остывшим чаем и поехал в прокуратуру, на Дмитровское шоссе, почти на самую окраину Москвы. Но он не замечал ни тесноты в автобусе, ни дальности расстояния. Размышлял, сопоставляя факты, анализировал свои впечатления.