Просчёт Финикийцев

– Прости меня отец, ибо я согрешил, – сказал он уже в исповедальне, услышав, как скрипнула скамья по ту сторону резной перегородки, выполненной полвека назад из отборного ливанского кедра. Нынешний духовник, отец Бутрус, был сорокалетним мужиком, любившим хорошее вино и дорогие сигары чуть больше, чем полагалось служителю Господа, и знавшему столько удивительного о жителях квартала, что его побаивались даже командиры отрядов христианской милиции.

– Облегчи душу, сын мой, – сказал отец Бутрус, – что ты натворил?

– Э… – замялся Ауад.

Надо было придумать нечто правдоподобное, ведь даже здесь разговор могли подслушать.

– Не знаю, какой из моих грехов самый тяжкий. Я украл то, что мне не принадлежит, возжелал замужнюю женщину и не проявил милосердия к страждущим. Отец мой, я позорно сбежал… Моя душа полна отчаянья, а разум – нечистых мыслей.

– В прошлый раз ты пообещал больше не нарушать заповедей, – сказал духовник, – давай начнем с прелюбодеяния. Расскажи о той женщине, и возможно, я смогу помочь тебе советом.

Ауад поерзал на жесткой деревянной скамье, набрал полные легкие воздуха, смешанного с пылью и пахнущего сладковатым свечным воском, вытер со лба липкий пот и заговорил.

За два дня до того

– Возьми еще мороженого, так или иначе к утру оно растает, – сказала Анжела с улыбкой. Она собрала на затылке пышные волосы и покачивая бедрами прошла через кухню. Ауад помотал головой и удовлетворенно откинулся на стуле. Сегодня он уже не сможет впихнуть в себя ни ложки. Нельзя сказать, чтобы он голодал дома, даже напротив: мать, сестра и тетя прекрасно готовили. Но на этой кухне его кормили иначе. Здесь не ругались из-за грязной обуви, запаха конопли и опозданий к обеду, не швыряли миску через стол, только и ожидая робкого «больше не хочу», чтобы обрушить на его голову ворох хриплых проклятий. Здесь перед ним ставили тарелку и клали вилку с ножом неспешно, уважительно, как перед взрослым мужчиной. Ауаду это дико нравилось.

Он потянулся к красной пачке «Мальборо», не спрашивая разрешения щелкнул зажигалкой. Можно считать это гуманитарной помощью жителям бедствующих регионов: Америка с Европой еще долго не оставят нас ни в беде, ни в покое.

Дым задумчивыми виражами устремился к потолку, серый на фоне розовых сумерек, проникших в дом через высокие стрельчатые окна. На задворках шумно играли дети, выкрикивая ругательства, буквальный смысл которых не всем из них суждено узнать. Обстрелы начнутся через час после заката, и к тому времени он должен уйти. По собственным убеждениям Ауад Мансури, конечно же, никому ничего не должен. Но тревожить мать не хотелось, да и выслушивать ее причитания было выше его сил. Анжела негромко напевала кого-то из финалистов фестиваля Сан-Ремо, помешивая в медной турке пенистый черный кофе. Ауад зажег новую сигарету от старой и улыбнулся, безотчетно понимая уже сейчас, какой именно улыбки она от него ждет.

Ради этого стоило подняться на велосипеде по склону Ашрафийе в полуденную жару, засунув в трубу под сиденьем свернутые листы кальки, исписанные мелкими буквами, которые вручил ему, озираясь, таксист по ту сторону «зеленой линии». Если бы кто-то из соседей, с кем он здоровался взмахом руки, маневрируя между стоящими в пробке машинами, узнал, с какой целью Ауад колесит по кварталу на велосипеде, если бы об этом услышал полковник Рамзи, тогда… О том, что произошло бы тогда, думать не хотелось. Ведь Ауад Мансури будет жить вечно, и никто никогда его не превзойдет.

Анжела подошла к нему с чашкой кофе и хрустальной пиалой мороженого в руках. Она присела своим рыхловатым задом на край стола, попробовала ванильное лакомство, чуть подрагивая длинными светлыми ресницами прикрыла глаза. Подвернутые рукава клетчатой рубашки обнажали ее округлые белые руки. Маленькие золотые часики поблескивали на тонком запястье. Родинка на шее казалась трогательной и недолговечной, как клубы дыма, постепенно тающие под потолком. Если бы только можно было вытереть пальцем капельку мороженого в уголке рта этой женщины, а еще лучше, слизнуть ее языком.

Напрасно Ауад надел сегодня свежую рубашку. Добравшись до дома на вершине холма он изрядно взмок и первым делом попросился в ванную. Воды не подавали уже третьи сутки, но на полу стояли два пластиковых ведра, наполненные из резервуара на крыше. Ауад присел, рискуя удариться макушкой о край раковины, зачерпнул руками прямо из ведра и сделал несколько глотков. Вода отдавала ржавчиной, но все же была относительно свежей. О том, что будет летом, никто не думал. Люди уже привыкли не загадывать на будущее. Ко всему на свете можно привыкнуть.

Ауад умылся, стараясь не забрызгать блестящий голубой кафель с золотыми арабесками, обильно полил водой и попробовал уложить свои давно не стриженые черные кудри. Девчонкам он нравился таким, как есть – грубоватым, насмешливым, пахнущим устойчиво и дурно. Но в доме взрослой женщины его одолевала робость.

– Где мой подарок? – спросила Анжела уже в гостиной.

Ауад поспешно протянул ей листы кальки и сунул в карман джинсов тонкую пачку купюр.