Просчёт Финикийцев

Так или иначе, если сведения о расположении сил у перекрестка Султан-Якуб и поступили в генштаб, то либо слишком поздно, либо никто не воспринял их всерьез. В результате батальон попал в засаду и вызволить его удалось только чудом, большой кровью и тяжелой артиллерией.

Уже тогда стало ясно, что никуда сирийская армия не вернется, а вполне себе останется в Ливане на добрых два десятка лет. Вот вам и разведка, вот и победа в кармане, мать ее так и эдак.

Ночью Ройтман ворочался и нес буйный бред. Что связь утеряна, что мы остались одни. Что возможно, про нас вообще забыли. Или мы здесь затем, чтобы принять послание. Не из генштаба, а откуда-то свыше. Чтобы что-то в этой жизни наконец понять, с чем-то разобраться.

Через сутки на долину спустилась пришедшая из далеких пустынь пыльная духота, из-за которой Царфати не мог заснуть. Под утро казалось, будто и он слышит гул голосов, доносящийся с вершины холма, но рассказывать об этом кому-либо Царфати постеснялся.

В магнитофоне сели батарейки. Ихаб кидал камни в железный столб и громко матерился по-арабски. Возможно, когда-нибудь археологи будущего прочтут имя рядового Ярона Царфати из роты «бет», нацарапанное на бетонных плитах, и примут его за тайнопись исчезнувших цивилизаций.

– Вокруг одна ложь, – бубнил Ройтман сквозь сон, – ложь и мусор. И все мы плаваем в них, как в первичном бульоне, черпаем из них силы, чтобы воспроизводить новую ложь, и новый мусор, и так до окончания веков.

Утром пришли гражданские. Бабы в платках, черных платьях, в пыльных резиновых шлепанцах на босу ногу. Несколько чумазых детей. Авнери приказал ни с кем не разговаривать и не покидать позиций. Царфати на всякий случай снял автомат с предохранителя. Раз началась движуха, может произойти что угодно.

– Что они говорят? – спросил Авнери.

Ихаб прислушался.

– Проклятия какие-то, заговоры. Место, говорят, здесь нехорошее, нам лучше уйти.

Как будто был в округе хоть один человек, который считал иначе.

– Говорят, те развалины наверху погубили не одну жизнь, – добавил Ихаб.

Авнери кивнул. Все остались на своих местах.

И тогда из-за кустов на соседнем холме послышался характерный свист минометного снаряда.

Если бы лет тридцать спустя у Царфати спросили, сколько длился тот обстрел, он не смог бы ответить. Некоторые события проще затолкать в немые архивы памяти, и никогда не снимать с дальней полки. Крики раненых, отчаянные попытки выйти на связь, брызги крови, куски бетона, песок, бабский тапок, упавший в придорожные колючки. Не запомнил он, как выжил, как добрался до своих, как очнулся в полевом госпитале в Тире, как грохотали лопасти вертолета на пути в Хайфу.

С ним осталась навеки лишь одна картина, скорее всего ложная, потому что нечего было делать рядовому роты «бет» на развалинах финикийского святилища, да и не мог он туда добраться с осколком в правой ноге. Но всё же тридцать лет спустя он вспомнит, как ступал меж каменных колонн, устремленных в сумеречное небо. Как в конце анфилады, в скрытой от взоров смертных зале горел яркий огонь. У алтаря ждала его Астарта, богиня плодородия и войны, жизни и смерти, единиц и нулей. Истинное порождение этой проклятой земли, обреченной на вечные невзгоды. Гневная и прекрасная, она затмевала божественной красотой всех грудастых итальянских певиц.

Глава 17

Квартал Ашрафийе, восточный Бейрут,

Май 1982

Годам к шестнадцати Áуад Мансури окончательно потерял веру в людей. Причиной тому была вовсе не война, как бы ни было приятно свалить на нее все изъяны собственной личности. С собой он был предельно искренен и признавал, что стать вороватым подлым ублюдком ему было суждено от природы. В глубине души он этим даже гордился. Подлые ублюдки никогда не проигрывают.

Ясным весенним полднем, когда анемоны уже отцвели и травы завяли, но ветрам с гор еще удавалось разгонять влажную средиземноморскую духоту, Ауад стоял в приделе храма Пресвятой Девы, напротив капеллы с трехсотлетней иконой, изображавшей Благовещение, и ждал своей очереди исповедаться. После улицы, шумной и беспощадно солнечной, здесь было тихо, полутемно и привольно, и верилось, будто некто сильный и мудрый взаправду оберегает свою паству.

Утром в храме отпевали двух женщин, погибших при обстреле. Прах к праху, надрывные рыдания родственниц – к высоким гулким сводам, дальнейшая страшная и бессмысленная жизнь – удел тех, кто остался. Строгий ангел с потемневшими от времени крыльями передавал непорочной Деве свое обнадеживающее послание.

Когда-то Ауад ненавидел ходить в храм. Прежний духовник отец Маруáн слишком настойчиво звал его на причастие и строго выговаривал за мелкое хулиганство, норовя провести потной ладонью по спине, и тем самым заставляя чувствовать себя куда более грешным, и до скрежета фальшивым одновременно. Но с тех пор прошло несколько лет, прежний духовник сбежал за границу, а Ауад повзрослел.