Пророки

Тимоти тронул Исайю за руку, любуясь его кожей. До чего же черная, а в складках еще темнее — прямо завораживает. Так и хочется ухнуть в эту черноту с головой.

— Масса?

— Хочу увидеть кое-что. Разденься, пожалуйста.

Исайя замялся. Раскрыл рот, но так ничего и не сказал. Стащил рубашку, уронил ее на пол. Тимоти подался ближе и, прищурившись, принялся пристально его разглядывать. Взгляд его упал на спину Исайи.

— Это мой отец сделал?

Исайя промолчал.

— За что он с тобой так? — спросил Тимоти и прижался к шраму губами.

Исайя вздрогнул.

— Масса, я думал, вы рисовать меня будете.

Тимоти продолжал покрывать поцелуями его спину.

— Масса, я думал…

— Ш-ш-ш… Это ведь еще лучше, разве нет? — спросил Тимоти, не заботясь о том, каким будет ответ.

Исайя не шевелился.

— Расслабься.

Исайя вскочил. И Тимоти улыбнулся, заметив, что у него эрекция.

— Я видел вас прошлой ночью. В хлеву. Тебя и Самуэля. Видел, чем вы занимались.

Исайя отвернулся.

— Масса, я не могу…

— Не можешь?

— Я про то, что… Самуэль же…

Тимоти встал, шагнул к Исайе, и дыхание их смешалось. Со лба Исайи тек пот.

— Разве ты не заслужил, чтобы кто-то хоть раз был с тобой нежен? — прошептал Тимоти.

Исайя покачал головой.

— Самуэль…

Тимоти наклонился ближе и поцеловал его, не давая этому имени слететь с губ. Исайя не ответил на поцелуй. Тогда Тимоти разомкнул его губы языком, и Исайя глухо застонал.

— Я могу защитить тебя от отца, — охнул Тимоти, прижимаясь к Исайе всем телом.

Вынуждать Исайю не хотелось, но все же особой беды в этом не было. Он ведь не брал его силой. Какой в этом смысл? Самый смак в том, чтобы Исайя сдался добровольно, чтобы Тимоти завладел всем его существом, включая волю.

Тимоти стащил брюки и лег на кровать кверху задом. Исайя зажмурился, потом открыл глаза, отер лоб и опустился на него сверху. Придавленный тяжестью Исайи, Тимоти думал о том, что отдался ему, оказался в его руках. И что-то затрепетало у него в груди. Он поймал это в ладонь и, разжав пальцы, увидел: вот она, не такая блестящая, как он предполагал, но все же свобода. И если он даст ее Исайе, она вернется к нему сторицей. Освобождая другого, ты освобождаешь себя. И это не опасливый Север в нем говорит, вовсе нет. Это чистая правда, он самой своей трепещущей от вторжения ложбинкой это чувствует.

— Вместе, — прошептал Тимоти, поднимая голову и закрывая глаза. — Только вместе мы станем свободными.

Навуходоносор

Исайя в толк взять не мог, как вещи, расположенные так близко, могут в то же время находиться так далеко друг от друга. Ведь вроде бы хлев совсем рядом, в двух шагах от Большого Дома, а дойти до него — целое путешествие. Будто дом стоит у подножия высокой горы или даже еще ниже, на дне глубокого ущелья, где прячутся от неба узенькие речушки и бродят волки. И кажется, здесь, внизу, должно быть теплее, ан нет, руки и ноги так и синеют от холода, а изо рта вырывается пар.

И вот ты стоишь и гадаешь, как тебе, босоногому, не взявшему с собой никаких инструментов, взобраться наверх, если склон такой гладкий и твердый, что за него и не ухватишься. И одна лишь заблудшая звезда указывает тебе путь туда, где немногим безопаснее, чем в месте, откуда ты стремишься сбежать.

А сам подъем? Исайя малый смышленый, а все равно не мог понять, стоит ли оно того. С виду ровная дорога все сильнее забирала вверх, и идти по ней с каждым шагом становилось труднее. Казалось, стоит добраться до вершины, и ты тут же кубарем покатишься назад. Переломаешь кости и даже подниматься, чтобы попробовать снова, не станешь. Просто не сможешь.

А все же жажда волокла его вперед, словно веревка, сброшенная с вершины, с плато на гребне хребта, где должно бы быть холодно, но отчего-то тепло, может, от того, что солнце там совсем близко. И трава там другая: не золотистая и сухая, а сочная, синевато-зеленая. И люди с животными живут мирно — но не по обязанности, а потому что так уж там заведено. Если же крыльев у тебя нет, а ноги ступают нетвердо, отважиться лезть наверх можно лишь по одной причине.

Когда смолк щебет птиц, круживших у него в голове, Исайя вспомнил о боли. Своей — ведь ничего приятного в принуждении нет, тем более когда собственное тело перестает слушаться; но и о том, что неподготовленному Тимоти тоже было больно. Раньше он и не представлял, что, причинив кому-то боль, можно испытать удовольствие. Впрочем, он тут же сообразил, что Тимоти был вовсе не против, и радость его померкла. До чего же странно: оказывается, тубабы любят не только причинять боль, нет, они и испытать ее не прочь — только тайно, там, где никто не увидит и не осудит, и с условием, что им ее достанется ровно столько, сколько они в силах вынести.

Тимоти кричал, но глаза его закатывались под лоб точно так же, как глаза Самуэля, Исайя же всеми силами старался, чтобы лица их не слились у него в голове в одно. Отчего-то он знал, что, если это произойдет, разделить их сможет только смерть.