Проповедник

– Если бы я знал. Все семейство Хульт напоминает какое-то чертово осиное гнездо, и я предпочел бы не копаться в их взаимоотношениях. Но что-то кажется там не совсем правильным, а связано это с убийствами или нет, я не знаю. Наверное, мысль о том, что мы, полицейские, возможно, способствовали самоубийству невинного человека, заставляет меня надеяться, что мы не дали маху. Все-таки, когда исчезли девушки, кроме показаний Габриэля, у полиции не было никаких разумных версий. Но мы не можем сосредоточиваться исключительно на них, а ищем довольно широко. – Он умолк, но через несколько секунд продолжил: – Я предпочел бы не говорить об этом. Я чувствую, что мне необходимо полностью отключиться от всего, связанного с убийствами, и подумать о чем-нибудь другом.

– Обещаю больше не спрашивать. Хочешь еще булочку?

От этого он не отказался, и, почитав и позагорав на острове пару часов, они поняли, что пора отправляться домой и готовиться к приходу гостей. Поскольку они в последний момент решили пригласить еще отца Патрика с женой, им предстояло, помимо детей, накормить с гриля восемь взрослых.

⁂

По выходным, когда ожидалось, что он будет отдыхать, а не работать, Габриэль всегда не находил себе места. Проблема заключалась в том, что если он не работал, то не знал, чем заняться. Работа была его жизнью. Он не имел никаких хобби и никакого желания общаться с женой, а дети уже покинули родительский дом, хотя статус Линды, возможно, являлся дискуссионным. В результате он чаще всего запирался у себя в кабинете и утыкался носом в бухгалтерские книги. В цифрах он уж точно хорошо разбирался. В отличие от людей, с их раздражающей чувствительностью и иррациональностью, цифры следовали правилам. На них он всегда мог положиться и чувствовал себя в их мире удобно. Не требовалось быть гением, чтобы понять, откуда у него возникла жажда порядка – Габриэль сам еще давно приписал ее своему хаотичному детству, да и не находил нужным в этом разбираться. Это работало и уже сослужило ему добрую службу, поэтому первопричина такой потребности не имела для него особого значения.

О времени, проведенном в странствиях с Проповедником, Габриель старался не думать. Но когда он вспоминал детство, отец всегда вставал перед ним именно в облике Проповедника – лишенной лица, внушающей страх фигуры, которая заполняла их дни кричащими, несущими вздор, истерическими людьми. Мужчины и женщины пытались прикоснуться к нему и Юханнесу. Хватались за них похожими на когти пальцами, чтобы заставить облегчить мучившую их физическую или психическую боль. Считали, будто они с братом имеют ответ на их мольбы прямиком от Бога.

Юханнес те годы очень любил. Он расцветал от всеобщего внимания и с удовольствием выходил на передний план. Иногда Габриэль ловил его на том, что вечером, когда они укладывались в постель, он с восхищением разглядывал свои руки, словно пытаясь увидеть, откуда же исходят эти удивительные чудеса.

Если Габриэль ощутил невероятную благодарность за то, что их дар исчез, то Юханнес пришел в отчаяние. Он не мог смириться с тем, что стал обычным мальчиком, без особого дара, таким же, как все остальные. Юханнес плакал и умолял Проповедника помочь ему вернуть дар, но отец лишь кратко объяснил, что эта жизнь закончилась, начинается другая, а пути Господни неисповедимы.

Когда они переехали в поместье под Фьельбакой, Проповедник превратился в Эфраима, не в отца – в глазах Габриэля, и он с первой минуты полюбил эту жизнь. Не потому, что стал ближе к отцу – любимцем всегда был и продолжал оставаться Юханнес, а поскольку наконец обрел дом. Постоянное место, в соответствии с которым можно было организовывать свое существование. Следовать четкому временному распорядку, уважать пунктуальность. Ходить в школу. Само поместье он тоже полюбил и мечтал о том, чтобы однажды получить возможность заботиться о нем по собственному разумению. Он знал, что станет лучшим управляющим, чем Эфраим или Юханнес, и по вечерам молился о том, чтобы отец не совершил глупость и не оставил поместье любимому сыну, когда они вырастут. Его ничуть не огорчало то, что вся любовь и внимание доставались Юханнесу, только бы поместье получил он, Габриэль.

Так и вышло. Правда, не точно таким образом, как он себе представлял. В его картине мира все равно всегда присутствовал Юханнес. Только когда тот умер, Габриэль понял, насколько сам нуждался в беспечном брате, за которого можно было волноваться и на которого сердиться. Тем не менее поступить иначе он не мог.