Можно также сказать, что особый опыт в «усмирении хаоса» имел и СССР. Соцреализм – это грамматика по порождению правильных поступков и правильных людей, именуемых героями, практически из хаотического материала. Назвав хаос порядком, Советский Союз мог спокойно двигаться вперед, поскольку именно так воспринимали окружающее граждане. Политическая или художественная реальность в нем была важнее реальности физической. Именно поэтому кино, к примеру, стало главнейшим из искусств.
А известная финская писательница С. Оксанен (ее отец финн, а мать – эстонка, см. о ней [48]) своим высказыванием также подтверждает гипотезу о принципиальной логоцентричности советской власти. Она пишет [49]: «Советский Союз умело создавал вербальные реальности; также продолжает делать и Россия. В случае Советского Союза печатный мир создавал альтернативную художественную реальность».
Все это примеры мира пропаганды, перешедшего в реальную жизнь. Когда жизнь начинает вести себя по канонам пропаганды, рано или поздно это ведет к социальному взрыву. Одновременно это развивает чтение между строк и двоемыслие, а коммуникативно реализуется в виде разговоров на кухне. Интерпретации событий, совершаемые там, были в ряде случаев сильнее пропагандистских.
Все это нужно было из-за требований существенной трансформации индивидуального и массового сознания. Создавался советский человек как совершенно иной тип человека [50]: «Презумпция постулата коллективизма в сталинском мире заключается не в том, что частное оказывается подчинено общему. Изменения, совершающиеся в рамках культурного сознания, на деле более глубоки и существенны. Советская культура в принципе отменяет границу между интимным и социальным, и истинный советский человек – тот, кто этой границы не замечает».
При этом пропаганде приходилось решать противоположные задачи. С одной стороны, воспитывать послушание, которое зиждется на подчинении правилам и порядку, и одновременно героику, которая основывается на нарушении правил. Вспомним фильм «Чкалов» об одноименном советском летчике-герое, который был как раз нарушителем порядка и правил.
Советская визуальность все равно была подчинена слову. Т. Дашкова говорит [51]: «Существовала жесткая госцензура, государство отслеживало и контролировало все выходящие фильмы, причем этим занимался и лично Сталин. Множество фильмов он отслеживал с момента написания сценария, действительно читал тексты, правил их, придумывал названия и в целом активно участвовал в кинопроцессе. Особенностью кино в Советском Союзе был логоцентризм: признавая огромную роль кинематографа, упор делали на текст, на него приходилась основная идеологическая нагрузка. Фильм воспринимался как экранизация сценария» (см. также ее статью о визуальном каноне в советских женских журналах [52]).
При этом интересным становится то, как сами США видят свои слабые стороны, говоря даже об определенном упадке своей мягкой силы. Дж. Биглер, например, видит такие четыре проявления этого [53]: невнимание аудитории, хотя в некоторых случаях аудитория становится важнее самого месседжа; несовпадение месседжа с реальными действиями политиков; падение финансирования в сфере коммуникации; милитаризация политики, ведущая к отрицанию складывающейся ситуации «военные как мессенджеры».
Мы не упоминали о еще одной характерной черте пропагандистских дуэлей. В них наблюдается следующее: все ключевые события имеют противоположные интерпретации. Причем до этого всем казалось невозможным такое положение дел, особенно в ситуациях, которые как бы видны невооруженным глазом. Но противоположные стороны видят, как правило, абсолютно разную действительность, разумную для каждой из сторон.
Технологии чаще усиливают власть, поскольку она первой начинает их использовать, по этой причине на ТВ не бывает протестных месседжей. Но когда власть теряет контроль (или исходно не имеет его, как в случае с Интернетом), протестность способна побеждать пропаганду.
Литература
1.
2.
3. David Kilcullen // en.wikipedia.org/wiki/David_Kilcullen
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12. A. V. Dicey // en.wikipedia.org/wiki/A._V._Dicey