Т. Кларк анализирует искусство и пропаганду двадцатого столетия [36]. О советском соцреализме он замечает, что это «параллельный мир, населенный героями и героинями, персонифицирующими политические идеалы» (с. 87). Для сравнения он вспоминает, что американские выставки абстрактного искусства за рубежом секретно финансировались ЦРУ, поскольку это было символизацией свободы (с. 9).
И. Леви связала иезуитов и барокко, употребляя термин иезуитское барокко, увидев перенос этого стиля в случае немецкой архитектуры времен нацизма [37]. Она разграничила риторику и пропаганду тем, что пропаганда требует институций, а риторика может быть индивидуальной. Вся пропаганда является риторикой, поскольку направлена на убеждение, но не вся риторика является пропагандой. Леви также пишет, что с XVIII века риторика разделилась на формы выражения (тропы) и убеждение (с. 66). Лок, Бэкон и энциклопедисты, продвигая научный метод, занимались чистым письмом без желания убеждать. Леви одновременно подчеркивает, что иезуитская архитектура была направлена на главную цель иезуитов – формирование субъектов.
Кстати, Липпман выстраивал свое понимание стереотипа как базового элемента общественного мнения, также отталкиваясь от понимания стереотипной формы в книге В. Беренсона об итальянских художниках эпохи Возрождения, то есть от понимания стереотипа в живописи [6]. Таким образом, визуальный поток продиктовал инструментарий для анализа потока вербального.
Интересно, что старые довоенные элементы пропаганды, описанные Институтом пропагандистского анализа ([38], см. их современное расширенное изложение в [39]), хорошо ложатся на современность. В том числе использование фактоидов, которые Норман Мейлер определил как «факты, которые не существуют до своего появления в журнале и газете» (цит. по [40]).
Пропаганда странным образом оказывается наиболее сильной именно там, где все и так ждут ее появления – в новостях. Все знают, что она там будет, но новости, с одной стороны, дают поток недавних событий, в которых заинтересованы, особенно в условиях информационного хаоса, при этом каждый потребитель считает, что его-то пропаганда не возьмет, он ее распознает, к тому же он считает, что умеет читать между строк. С другой – пропаганда выстраивается по законам, наверное, кино, а не новостей, чтобы увлечь и удержать аудиторию. Украинское телевидение стало использовать графические картинки, например, объемные карты, рассказывая о происходящем. Это же сделали в свое время США, когда оказалось, что визуального материала недостаточно для повествования о войне в Ираке.
Пропаганда 2.0 потому вызывает сегодня слабое сопротивление, поскольку строится не по модели новостей, а по модели художественного произведения типа документального кино. Если в случае новостей приоритет отдается факту, то в случае документального кино играет не менее значимую роль форма, способная удержать внимание. Р. Гер пишет [41]: «Документальное кино предстает оригинальным медиумом реальности, а реальность, как знает почти каждый фан «реалити ТВ», является художественной формой. Таким же является журнализм, когда он меняет порядок следования фактов для рассказывания, акцентируя некоторые из них и умалчивая о других».
Кстати, и в области военной не надо мучиться и изобретать что-то новое, как не надо так много говорить о гибридной войне, поскольку это очередная пропагандистская мифология [42]. Украинская армия не была готова к обычной войне, особенно со стороны России, поэтому пришлось говорить, что война была гибридной. Для этого типа войны есть более точный термин – прокси-война как война, которая ведется чужими руками [43]. В качестве примера приводится сирийская гражданская война. При этом сегодняшнее усложнение формирования информационного пространства не отменяет роли отдельных информационных «бойцов» [44].
В. Соловей видит разницу западного и российского способа борьбы с альтернативным мнением в следующем виде [45]: «В России упор делается на недопущение неприемлемых и альтернативных точек зрения. На Западе их вытесняют в своеобразное информационное гетто – маргинальную прессу и маргинальное телевидение. Вытеснение технологически сложнее, чем удушение, но зато оно значительно гибче и эффективнее. Массовое сознание Запада в целом уверено, что оно имеет дело со свободной прессой, стоящей на защите общества». В этом же интервью он рассуждает и о роли хаоса, о том, что хаос не дает осуществлять сложные проекты.
Разное реагирование на хаос характеризует и разные национальные модели. Если немцы спасаются от хаоса порядком, то русские положительно оценивают «сильную руку», поскольку она спасает от хаоса [46]. Писатель В. Сорокин считает, что русские вообще используют хаос как некую силу.
А. Дугин в докладе о сетевой войне сближает этот тип войны с хаосом [47]: «Сеть – это организация, но организация, которая гораздо ближе к хаосу, ближе к свободе, непредсказуемости и спонтанности, нежели к механизму, на котором основана рациональная иерархия».