Роль шока и травмы является сегодня достаточно хорошо проанализированной технологией, получившей широкое распространение не только в военных, но и во вполне мирных ситуациях. Дж. Лакофф считает, что травма 11 сентября ввела модель «войны с террором», которую можно вывести из коллективного сознания исключительно с помощью иной травмы, не меньшей силы [8]. Н. Клейн увидела во вводе либерального капитализма роль шоковой терапии [9]. При этом она объясняет это словами М. Фридмана, что шок нужен, чтобы социосистема не вернулась в исходное положение.
Лауреат Нобелевской премии М. Фридман также придерживался модели возможности перехода новой идеи с периферии в мейнстрим, если для этого будут созданы «подталкивающие» внешние условия [10]. Нужно сделать доступными обществу альтернативные идеи, удерживая на них внимание, пока «политически невозможное станет политически неизбежным». Сам Фридман находился под влиянием лекций Дайси, изданных в далеком 1917 г., где речь шла о влиянии на общественное мнение ([11], см. его био [12]). Фридман заимствовал у Дайси представление о том, что одной аргументации мало для принятия новой идеи, необходимо внешнее событие, которое может подтолкнуть к этому. Но идеи должны быть в наличии, чтобы это произошло. То есть в представлениях Дайси и Фридмана конструкция трансформации имеет два компонента: новая идея плюс внешнее нарушение, которое должно продемонстрировать неработающий характер доминирующей до этого момента идеи.
Кстати, сейчас именно Украина, а не Россия, оказалась под влиянием такого внешнего события, которое поможет трансформировать страну, когда нежизнеспособной бюрократии придется уйти. Мегасобытие может поменять историческую траекторию.
В истории есть такие примеры существенных трансформаций после проявления подобных шоковых событий. Россия, проиграв крымскую войну, допускает экономическую либерализацию. В. Жарков пишет о возникновении первого железного занавеса после того, как Иван Грозный запускает опричнину, чем пугает соседние страны [13].
Эмоционализация. Как подчеркивают политические психологи, в политике работает только эмоциональное [14]. То есть при достижении поставленных целей рациональное становится вторичным элементом. Телевидение, становясь политическим инструментарием, работает в этом же ключе.
Более того, усиление акцента на эмоциональном будет автоматически вести к блокировке рационального. Между прочим, и вышеприведенные рассуждения о травме и шоке также будут блокировать рациональное, поскольку человек начинает мыслить другими категориями, для него важной целью становится просто выживание.
Эмоции интересны тем, что являются результатом автоматической, а не рефлексивной реакции. По этой причине сегодняшнее социальное управление очень любит автоматические реакции. Например, это «Подталкивание» – «Nudge» Канемана и Санстейна, взятое на вооружение правительствами Великобритании и Франции. Белый дом также имеет соответствующее бихевиористское подразделение.
Фейкизация. Фейковые события, фейковые сообщения заполонили телеэкран. И это не просто акцент на нужной информации, это создание нужного события специально под телекамеру в тех случаях, когда нужного типа события не оказывается в наличии. Самым известным примером этого рода оказался сюжет российского Первого канала о распятом мальчике в Славянске [15–17]. Отсутствовавшее событие, о котором рассказали с экрана, обрело все черты реальности.
Со времен Первой мировой войны было установлено, что наибольшее воздействие на население оказывают рассказы о зверствах по отношению к мирному населению (старикам, женщинам, детям). И это используется пропагандой постоянно. Новым со времен Ирака стали обвинения в обстрелах жилых кварталов, больниц и мечетей. Но для реализации этого другая сторона старается размещать свои боевые расчеты именно в этих местах, чтобы затем получить подтверждение «зловещести» своего противника. Конфликт Израиль – Палестина породил не только женщин-«смертниц», но и детей в этой же роли. Но все это является реализацией той же модели жертвы Первой мировой войны.
Женщины, дети, вежливые люди являются примером управления восприятием противника, когда блокируется вооруженное реагирование. А управление противником является как раз базой российских информационных операций, в то время как у американцев – это изменение отношения, а у британцев – изменение поведения.
Дополнительно следует подчеркнуть, что когда телевидение становится средством переключения внимания с внутренних событий на внешние, оно почти автоматически будет толкать производителей телепродукта к поиску и созданию нужных для этого событий, поскольку это становится частью функционирования государственного организма. Телевидение перестает быть просто элементом социального управления, становясь элементом государственного управления. И здесь есть существенные различия.