Пропаганда 2.0

Реально И. Лойола усиливал чисто человеческие способности с помощью своих духовных упражнений. А. Николас посвятил свое исследование силе воображения в методологии Лойолы. Он написал [47]: «Мир любого конкретного исторического периода представляет собой большее, чем сумма вещей, ощущаемых нашими чувствами. Это также место их создания, определения идентичности их форм, связей наших перспектив, являющихся инструментами, которыми они создаются, достигаются, видятся или понимаются. Человеческой инструментальностью первично является наша способность создания с помощью расширения нашими чувствами ощущаемого аспекта мира. Человеческая инструментальность, в отличие от внешней инструментальности, – это инструментальность, которой люди пользуются для расширения их внутренних органов с помощью языка до наиболее отдаленных частичек вселенной».

То есть в прошлом инструментарий воображения в принципе заменял многие типы сегодняшних технологических инструментариев. И именно его активно освоил Лойола.

Конрад в своем исследовании Лойолы, отталкиваясь от анализа Барта, напишет [48]: «Как часто демонстрирует история, тоталитарные структуры, базирующиеся на утопии – текстовой или политической, – обычно рушатся. Это то, что делает Лойолу, Сада и Фурье привлекательными авторами во французских интеллектуальных кругах после 1968 года. Все они предлагают примеры структур, в которых не смогла выжить социально вневременность, о которой они заявляли» (с. 19).

Он считает, что в 1540-е именно Лойола своими действиями породил систему, которая определила дух всего XVII столетия. И это было барокко. Правда, при этом, описывая сделанное Лойолой, Конрад часто употребляет термин «тоталитарный», например, говоря «тоталитарное воображение».

Он пишет о визуальном расцвете того времени в систематике католического искусства: «На рассвете модернизма важность визуальных искусств возрастает в контрреформистских культурах. Более того, учеников «Упражнений» постоянно просят визуализировать сцену, геометрия которой систематично ставит его/ее в центре» (с. 24–25).

Конрад вспоминает также книгу Э. Леви «Пропаганда и иезуитское барокко», подчеркивая, что там прослеживается связь иезуитов с современными пропагандистскими тактиками, и то, что в иезуитской архитектуре нашла свое вдохновение нацистская архитектура, хотя термин иезуитская архитектура и не очень принят.

Эта книга рассматривает иезуитскую архитектуру сквозь пропаганду, а пропаганду сквозь архитектуру [49]. Автор считает, что нацистская архитектура отталкивалась от барокко.

Леви в книге касается и известных искусствоведов, работавших в Германии – Панофского и Вельфлина, подчеркивая, что на последнего значительно повлияла психология масс и боязнь толпы. Вельфлину посвящена и более поздняя ее статья «Политический проект раннего формализма Вельфлина» [50]. Леви цитирует следующую фразу Вельфлина по поводу архитектуры барокко: «Не индивидуальные формы, не индивидуальные фигуры или индивидуальные мотивы, а эффект массы, не нечто конечное, а, скорее, бесконечное».

Книга Вельфлина «Ренессанс и барокко» действительно переполнена эпитетами типа «величественный» при описании стиля барокко [51]. Так называются и некоторые главы типа «Величественный стиль» или «Массивность». Отсюда легко можно проследить ту связь, которую констатирует Леви: иезуиты – барокко – нацистская архитектура. Но одновременно следует признать, что власть во все времена тяготеет к изображению себя в терминах монументальности и величественности.

Леви пишет: «Как охарктеризовать политику, возникающую из страниц Вельфлина? Его стилистические антиномии связаны с политическими: Возрождение является моментом сбалансированности, когда индивиды являются относительно свободными и автономными по отношению к целому. В отличие от этого барокко полностью негативно в своем давлении на индивида. Вельфлин повторяет еще более закрепившееся мнение, которое можно найти у классиков – Ранке и Буркхардта, что барокко было продуктом деспотической контрреформации, проводимой папами и иезуитами, имевшей особенно плохие последствия для индивида. Здесь Вельфлин опирается на мнение Буркхардта о возникновении индивида в период Возрождения в качестве продукта освобождения от власти церкви».

Леви все время отталкивается от совместного рассмотрения искусства и идеологии. Кстати, в книге она говорит о пропаганде как о «месседже, который требует прочтения определенным способом», а риторику и пропаганду она различает в том, что пропаганда всегда требует институционализации, а риторика – нет (см. ее другие работы о пересечении искусства и пропаганды на примере иезуитов [52–54]).

Для Лойолы образование было лишь средством служения Богу, а фундаментальным принципом организации – послушание, поскольку основным для иезуитов были правила [55]. Современные государства сегодня также смотрят на министерства образования как на определенные министерства пропаганды, начиная, подобно иезуитам, работать с детьми, чтобы получить в результате «правильных» взрослых.