Пропаганда 2.0

Новое поколение, которое приходит к власти в двадцатые годы, мыслит по-другому и живет уже в другой ценностной системе (см. подробнее [14], а также [15–16]). Это с неизбежностью приведет к трансформации медиа.

Это поколение имеет и другое представление о демократии. Поэтому варианты с так называемой суверенной демократией будут проходить не так легко (см., например, сравнение по 5 параметрам демократии Китая и России с парадоксальным выводом, что китайская демократия является лучшей [17]).

Это с необходимостью приведет и к очередному переосмыслению истории. Пожалуй, в этом нет ничего противоестественного, ведь мы давно живем именно в таком мире. Мы привыкли к конструированию наших представлений относительно приближенных к нам событий, так как имеем альтернативные на них взгляды. Про отдаленные события мы вообще мало что знаем. А оказывается, это тоже конструкт, а не реальность (см., например, о конструировании народной войны 1812 г. [18]).

Нам придется изучать даже опыт СССР, поскольку он конструировал советский народ с большой долей эффективности, о чем сегодня уже пишут американцы (см., например, анализ конструирования «своего» в советских политических плакатах, где отличается новое советское тело спортсменов и телесные характеристики врагов [19]).

Новые смыслы ведут в будущее, старые – тормозят развитие. 1917-й и перестройка активизировали население тем, что предоставили ему новые смыслы. Оранжевая революция тоже создавала впечатление того, что народ стал управлять историей. Потом каждый раз все эти типы новой пассионарности власть начинала тормозить. После 1917 года или в случае хрущевской «оттепели» эту пассионарность отправили в литературу и искусство. Шестидесятники являются заторможенными в литературе и искусстве вариантами протестов.

США свою пассионарность семидесятых «спрятали» в роке, наркотиках и любви. Там, где это не удалось затормозить, был Париж-1968 или Прага-1968. И торможение все равно удалось сделать или внеочередными выборами, или танками. Причем во Франции обыватель, напуганный студенческим бунтом, в результате отдал победу партии де Голля, против которого как раз и вышли студенты.

Шоки и травмы очень серьезно управляют массовым сознанием, поскольку их создают ключевые события истории. Опора на них используется для проведения серьезных трансформаций. Травма 11 сентября позволила изменить картину мира, разрешив те типы действий, которые были до этого невозможными, и легитимизировала войны в Афганистане и Ираке.

Лина Горалик посмотрела под углом ретравматизации на освещение темы войны 1941–1945 гг. [20]: «Вся история показывает нам, как официальные медиа и власть работают с темой Великой Отечественной войны. Война была грандиозной травмой, невообразимой травмой для любого человека на три поколения дальше, и наше поколение еще травмировано этой войной, они занимаются сознательной ретравматизацией, бесконечной. И вместо того чтобы помогать и поддерживать в обществе создание нарративов, позволяющих прожить, пережить, реконструировать травму, интегрировать травму и жить дальше, мы видим, как бесконечно расчесывается рана Второй мировой войны. Ретравматизация – это один из самых жестоких способов контроля, в частности, это бесконечный способ контроля над человеком, которого берут в рабство или в плен: ему не дают уйти от трагедии, его постоянно возвращают в нее. Этот феномен интересует меня очень сильно по одной простой причине – он отменяет наработанные человеком стратегии сопротивления. У нас у всех есть стратегии выживания после травмы, удачные или неудачные, но взрослый человек накапливает какой-то инструментарий, он все-таки доживает до своих лет в своем уме. Инструментарий построен на том, что травма произошла, и ее можно оставить в прошлом. Весь инструментарий нашей стратегии построен на этом. Когда нас бесконечно окунают в травму заново и заново, отказывают механизмы выживания, которыми мы уже умеем пользоваться, и на этом фоне невозможно вырабатывать никакие новые, кроме двух. Один – это полное принятие, то есть даже не стокгольмский синдром, а настоящее рабское принятие травмы, согласие с тем, что травма будет бесконечно повторяться, признание жизни в аду, другой – апатия, то есть то самое, что происходит с людьми, которые бесконечно ретравматизируются».