Корабль снова отправился в путь и поплыл к мысу Горн. У мыса погода сделалась столь суровой, что Альма, и без того завернутая в несколько слоев фланели и шерсти, добавила к своему гардеробу мужскую шинель и одолжила у матросов русскую ушанку. В таком облачении ее стало не отличить от мужчин на борту. Она видела горы Огненной Земли, но корабль не смог пристать — такая лютая стояла непогода. Они обошли мыс Горн, за чем последовали пятнадцать дней несчастий. Капитан настоял на том, чтобы идти с поднятыми парусами, и Альма с трудом понимала, как мачты выдерживают такую нагрузку. Корабль ложился сначала на один бок, потом на другой, и так без конца. Он словно кричал от боли; его несчастный деревянный остов колотили и хлестали волны.
— Пройдем, коль будет на то Божья воля, — упорствовал Терранс, отказываясь спускать паруса и пытаясь до темноты нагнать еще двадцать узлов.
— Но что, если кто-то погибнет? — спрашивала Альма, пытаясь перекричать ветер.
— Его похоронят в море, — кричал в ответ капитан и гнал корабль дальше.
После этого на сорок пять дней наступили лютые холода. Корабль атаковали бесконечные огромные волны. Иногда поднимался столь свирепый шторм, что даже старые матросы запевали псалмы, чтобы успокоиться. Другие сыпали проклятиями и бесновались, а были и те, кто молчал, как будто они были уже мертвы. Из-за шторма развалились клетки с курами, и на палубу высыпали цыплята. Однажды рея разлетелась на такие мелкие щепки, что ими впору было топить маленькую дровяную печку. На следующий день матросы попытались установить новую, но безуспешно. Одного сбила с ног волна; он упал в трюм и сломал ребра.
Все это время Альма жила, застыв в нерешительности между надеждой и страхом; она доверяла капитану, но при этом понимала, что может погибнуть в любой момент. Однако ни разу она не закричала от паники, не повысила голос в тревоге. Когда все закончилось и погода установилась, капитан Терранс сказал: «Вы настоящая дочь Нептуна, мисс Уиттакер», — и Альма подумала, что ни от кого еще не слышала такой приятной похвалы.
Наконец, в середине марта, они вошли в гавань Вальпараисо, где моряков ждало множество борделей, в которых они смогли удовлетворить свою любовную горячку, а Альма провела неделю в изучении этого живописного, красивого города. Портовый район был настоящим болотом и затапливался во время прилива, но дома на высоких холмах, окружающих гавань, были прекрасны. Альма гуляла по холмам целую неделю и почувствовала, что ноги ее снова окрепли. Американцев в Вальпараисо было не меньше, чем в Бостоне, и создавалось впечатление, что все они едут в Сан-Франциско искать золото. Альма объедалась грушами и вишнями. Видела религиозную процессию длиной в полмили — чествовали неизвестного ей святого, но она все равно пошла следом и дошла до громадного собора. Она читала газеты и отправила письма Пруденс и Ханнеке. А одним ясным прохладным днем взобралась на самую высокую точку в Вальпараисо и оттуда, в далекой, подернутой дымкой вышине, увидела заснеженные пики Анд. В душе ее зияла огромная рана оттого, что отца не было рядом.
Потом корабль снова снялся с места и вошел наконец в широкие воды Тихого океана. Потеплело. Матросы успокоились. Они отдраили палубу между досок, вычистив старую гниль и рвотные массы. Работали с песней. По утрам, когда работа кипела, корабль казался маленькой деревушкой. Альма уже привыкла к невозможности побыть в одиночестве, и присутствие матросов теперь ее успокаивало. Они стали для нее своими, и она радовалась их компании. Матросы научили ее вязать узлы и петь хоровые матросские песни, а она прочищала им раны и вскрывала нарывы. Альма отведала мясо альбатроса, которого подстрелил молодой матрос. Однажды мимо них, качаясь на волнах, проплыл раздувшийся труп кита — вся его ворвань была уже срезана другими охотниками, — но живых китов они не видели.
Тихий океан был громаден и пустынен. Альма впервые поняла, почему у европейцев ушло так много времени на поиски
Со всех сторон день за днем Альма видела водную пустыню, и та простиралась, насколько хватало воображения. Им по-прежнему не встретилось ни одного кита. Не видели они и птиц, зато видели шторма за сотню миль, и часто те ничего хорошего не предвещали. До начала шторма воздух был тих, но потом наполнялся горестным завыванием ветра.