Прогулка заграницей

— О, Боже, вы перешли всякія границы! Вы достигли высшихъ предловъ глупости, какихъ можетъ только достигнуть человкъ. На вашей могил я воздвигну, если только не умру раньше васъ, памятникъ въ вид ослиной головы въ Страсбургскую колокольню величиною. Они хотли знать, не изъ того ли самаго «заведенія», изъ какого вырвались вы, и я? Да? Что они подразумвали подъ этимъ «заведеніемъ?»

— Я не знаю; мн не пришло въ голову спросить у нихъ.

— Да я это знаю. Они подразумвали убжище, убжище для и_д_і_о_т_о_в_ъ, понимаете вы теперь? Итакъ, они теперь думаютъ, что мы съ вами пара. Что вы теперь о себ будете думать?

— Право, не знаю. Не думаю, что я сдлалъ что-либо дурное, по крайней мр, у меня вовсе не было такого умысла. Это очень милые люди и, какъ мн кажется, я имъ тоже понравился.

Гаррисъ проворчалъ еще нсколько язвительныхъ замчаній и ушелъ въ свою спальню «сломать что-нибудь изъ мебели», какъ онъ выразился. Это ужасно непостоянный человкъ; всякая бездлица способна измнить расположеніе его духа.

Я былъ порядочно таки измученъ молодой женщиной, но что за бда, я вымстилъ на Гаррис. Чужая болячка служитъ отличнымъ лекарствомъ для своей собственной.

ГЛАВА XXVI

Дворцовая церковь славится своимъ органомъ. Въ теченіе лта, около 6 часовъ вечера, туристы цлыми толпами наполняютъ церковь и, заплативъ одинъ франкъ, наслаждаются шумомъ. Постители не стоятъ спокойно на одномъ мст, а разгуливаютъ по всему храму, и шныряютъ въ толп входящихъ, при чемъ шаги ихъ звонко раздаются по полу изъ каменныхъ плитъ. Ходьба эта взадъ и впередъ почти не прерывается и сопровождается по минутнымъ хлопаньемъ дверей, кашлемъ, разговорами и чиханьемъ многочисленной публики. Между тмъ громадный органъ гремитъ во всю свою силу, какъ будто бы задавшись непремнною цлью доказать всему міру, что онъ дйствительно самый большой и самый сильный органъ въ цлой Европ и что эта маленькая, подобно какому-то ящику, церковь и есть самое подходящее мсто, чтобы какъ можно рельефне выказать всю его мощь. Правда, и на этомъ орган исполняютъ иногда очень недурныя и мелодическія вещи, но постоянный шумъ шаговъ не даетъ возможности прослушать и даже иногда замтить ихъ, тмъ боле что какъ бы опомнившійся органистъ тотчасъ же затмъ начинаетъ извлекать цлую лавину звуковъ.

Торговля Люцерна состоитъ главнымъ образомъ въ продаж различнаго рода бездлушекъ для туристовъ на память; лавки биткомъ набиты альпійскими кристаллами, фотографіями видовъ и вещицами, рзанными изъ дерева и слоновой кости. Я не могу утаить того обстоятельства, что большинство этихъ послднихъ представляетъ копіи съ Люцернскаго Льва. Этихъ львовъ повсюду цлые милліоны. И вс эти милліоны львовъ не боле какъ пасквили на оригиналъ, въ которомъ есть что-то неуловимое, торжественно трогательное, чего не могутъ схватить копіисты. Даже солнце оказывается несостоятельнымъ; и фотографы, и ваятели даютъ вамъ умирающаго льва, но и только. Фигура его правильна, постановка правильна, пропорціи вс врны, но то необъяснимое нчто, которое длаетъ изъ настоящаго «Люцернскаго Льва» самую живую и въ тоже время самую меланхолическую глыбу камня, отсутствуетъ.

Левъ лежитъ на своемъ логовищ у отвснаго края не высокой скалы, которая служитъ ему постаментомъ; какъ самая фигура, такъ и постаментъ высчены изъ материковой скалы, выступившей въ этомъ мст надъ уровнемъ земли. Величина его колоссальна, осанка полна благородства. Голова его наклонена, сломанное копье торчитъ у него за плечами, вытянутыя лапы покоятся на лиліяхъ Франціи. Со скалы свшивается виноградъ и колышется отъ набгающаго втерка, откуда-то сверху бжитъ прозрачная струя воды и падаетъ въ бассейнъ у подножія, а въ спокойной вод бассейна, среди водяныхъ лилій, какъ въ зеркал, отражается фигура льва.