Прогулка [СИ]

Но роза в тонком стакане, которая до сих пор висела у зеркала, в узкой деревянной рамочке, была прописана пурпуром и багрецом, тремя оттенками зеленого, черно-коричневым и светло-синим.

А про два сказочных цвета Кира тогда забыла и сама, как часто мы все забываем то, что невозможно с наскоку объяснить. Тем более, в той реальности много чего наслучалось и без карандашей.

Но где же коробка?

— Вот славно, — обрадовалась звонку мама, — я как раз хотела. Кирочка, помнишь, мы с тобой пекли кексы? Творожные? У тебя остался рецепт, а то я посеяла свою тетрадку. Найди, продиктуй мне, пожалуйста.

В ответ на Кирин вопрос мама недолго помолчала. И с торжеством в голосе упрекнула рассеянную дочь:

— Коробка лежит в шкафу, за шапками. Ну ты, как всегда, Кира, ничегошеньки не помнишь!

— Да, — согласилась Кира, — конечно, как всегда. Мам, я поищу рецепт. И тебе позвоню. Через полчаса.

Коробка нашлась, именно в том виде и с тем содержимым, как помнилось Кире, к ее облегчению. И тайный пенальчик оказался на месте, нужно было нажать пальцем на выступ внутри, он выдвигался, длинный и довольно вместительный. Кира села в кресло, положив раскрытую коробку на колени, обтянутые тонким подолом. Весь пенал занимал свернутый в трубку альбомный лист, примерно такой, на каких рисовала Ленка. Вытащенный, лист развернулся в пальцах, из белой трубки выкатились два коротких карандашика, а с плоскости старой, чуть пожелтевшей бумаги глянуло на Киру строгое женское лицо, поделенное на две половины. Одна — цвета тяжелой бронзы, как горы, окрашенные закатным светом. Другая — бархатно-черная, как июльская ночь. Темный глаз на светлой половине, зеленый, с искрами солнца, затененный иглами солнечных ресниц. И — яркий золотой, чуть прикрытый тяжелым угольным веком, глядел тайно, как глядит ночь на спящего в ней человека. Или наоборот? Ночь, глядящая из черного глаза на дневном золотом лице. И солнце, сверкающее под черными угольными ресницами.

— Мам? Я не нашла кексов. Я вечером посмотрю. Слушай, тут картинка. Рисунок. В старой коробке. И два карандаша. Это кто рисовал?

— Ты, — удивился в трубке мамин голос, — ох, Кира, неужто не помнишь? Ты так прекрасно рисовала. Но все одно и то же. Какую-то волшебницу с цветным лицом. Или принцессу? Жалко, всего один рисунок остался.

— А карандаши, мам? Они откуда?

Мама помолчала в ответ. И Кира снова прочитала ее молчание. Я не помню, или не знаю, но скорее всего, забыла, и это ужасно, нельзя, чтобы кто-то понял.

— Ну как, откуда. Из магазина карандаши. Я тебе покупала. Все время. Они же копейки стоили. Я и краски тебе покупала, акварель, медовая. Ох, ты еще пыталась их съесть, лизала, проверить, на мед. И куда что девалось? Как в школу пошла, рисовать перестала. Совсем. И оказывается, не помнишь даже.

В голосе мамы зазвучало торжество.

— Да, мам, — покаянно сказала Кира, — совсем дырявая память. Как всегда.

Глава 24

23.06.16

Опоздала.

Слово упало на Киру внезапно, она вполне себе спокойно стояла в магазине, рассматривая флаконы с шампунем, решала, купить ли хлебный или порадовать Илью пивным. И вдруг, резко, с паникой, будто вспомнила, что нужно ехать, билет пропадет, день перепутала, нужно срочно бежать собираться, и то неясно, успеется ли.

Больше всего на свете Кира не любила таких авралов, когда все бросать и срочно хвататься за новое. А тут еще непонятно, к чему паническая мысль толком относится.

Да что? В чем дело? — Хотелось спросить у себя самой на быстрой дороге обратно, по улицам, придавленным нежданным июньским зноем, после грозового начала месяца таким неуютным, неудобным.

Дело было в маленькой Кире, которая из прошлого крикнула, наверное, так. Позвала. Или нет? Или она там не подозревает, что опасность совсем рядом, подошла незаметными вкрадчивыми шагами и стоит, ухмыляясь. Тогда тем более нужно поторопиться. Предупредить. Но как?

Радуясь, что нога почти уже не болит, Кира быстро шла, минуя пятнистые тени, проходя жаркие солнечные пятна и снова уходя в тень. И злилась на то, что совершенно не понимает, куды бечь, за что хвататься. Хорошо всяким профи, медиумам или сновидцам, их держат определенные ритуалы. То свечки зажечь, сказать нараспев мантры-заклинания, войти в транс. То улечься, готовясь и закрывая глаза. А как быть Кире, в ее прорванной в неожиданных местах реальности, где каждый шаг или уводит куда-то или — вовсе нет. И происходит это по-разному, без всяких шаблонов.

Может быть, ее нынешний портал — та скамья в тени, вокруг люди, а она стоит пустая, приглашает. Или выход в переулочек, закрытый буйной нестриженой бирючиной. Или — родной диван в комнате, легкий ветерок, колыхающий шторы. Вопрос. В дни мерных прогулок этот вопрос не стоял, потому что Кира могла спокойно сосредоточиться. Видела вокруг себя многое, а еще, чутко слушая себя, отмечая тонкие изменения в себе и в мире, делала верный шаг. Как сделать его, если в мозгу бьется паническое — опоздала…