– Этого я и сам не знаю, ещё не написал, – сказал слесарь виновато.
– Как же вы не можете знать, что с вами было? Кто же будет знать, если вы не знаете сами?
Я понял, что у него просто плохая память, и испугался. Это ужасно, когда у человека за спиной столько невероятных приключений и он при этом ничего не может вспомнить.
– Да нет, я знаю, знаю, – спохватился Базиль Тихонович. – Я только хотел сказать, что не успел написать. А так всё помню отлично, что было со мной, – произнёс он даже обиженно. – Понимаешь, у нас с мушкетёрами было столько всего, что не знаешь даже, на чём остановиться.
– А вы остановитесь на истории с подвесками. Вы же сами обещали вернуться к подвескам, правда?
– Разве? – удивился слесарь.
Мне пришлось почти слово в слово повторить собственноручно написанное им обещание. Тогда слесарь подумал и оживлённо сказал:
– А это идея! Почему бы мне и в самом деле не вернуться к подвескам? Вот возьму и вернусь. Прямо сейчас!
Он поставил чемоданчик на пол и торжественно опустился в своё древнее кресло, указав мне при этом на табурет.
Но мне так и не удалось узнать, зачем на самом деле понадобились кардиналу Ришелье подвески королевы и при чём тут был наш слесарь-водопроводчик.
– Итак, однажды кот дядя Вася, д’Артаньян и я… – произнёс Базиль Тихонович, и это было всё, что он успел сказать.
Ему помешал голос моей бабушки.
– Базиль Тихоныч, а Базиль Тихоныч, где вы? – спрашивала она, разыскивая слесаря среди труб и печей.
А затем она появилась сама в дверях каморки. Стояла, щурясь, ослеплённая яркой люстрой.
Слесарь галантно встал. Я тотчас подумал, что общение с Арамисом для него не пропало даром. Чёрт побери, он умел держаться в присутствии дам!
– Базиль Тихоныч, я вот хочу у вас спросить. Правда ли, что… – И тут она заметила меня, замешкалась. – Вот хотела спросить, не видели ли вы моего внука. А он, оказывается, здесь собственной персоной, – пробормотала она, стараясь скрыть растерянность. – Пойдём домой. Ишь завёл манеру шляться после школы, даже не показав носа дома! – закричала она, обретя свою обычную уверенность.
Она повернулась и зашагала к выходу, чтобы скрыть свою досаду. А я, прежде чем последовать за ней, спросил у слесаря шёпотом:
– Базиль Тихоныч, а как же эта история? Вы же забудете опять.
– Что ты! У меня блестящая память! Но если хочешь, я всё напишу на бумаге. Будет полный отчёт. – И он не мешкая полез в свою тумбочку за пером и бумагой.
Я хотел подождать, лично убедиться в том, что он взялся за дело, но тут вернулась бабушка и потянула меня за руку к выходу. Я оглянулся и увидел в открытую дверь каморки Базиля Тихоновича, уже стоящего возле тумбочки с авторучкой в руках. Перед ним лежал чистый листок бумаги. Но глаза Базиля Тихоновича были пока устремлены в потолок. На губах его бродила лукавая улыбка. Он вновь переживал одно из своих удивительных приключений.
– Нет чтобы, как все нормальные дети, сначала поесть после школы, так его понесло в котельную, – сказала бабушка, поднимаясь вместе со мной по ступенькам из подвала. – И о чём вы только могли говорить? – И бабушка скосила на меня глаз.
– Да ни о чём, про голубей говорили, – солгал я, помня, что бабушка уже давно взрослый человек и что, если рассказать взрослому человеку о приключениях нашего слесаря, ему это будет совсем неинтересно.
Бабушка мне поверила. Она говорила, что всегда верит мне.
Я начал сразу переживать из-за того, что сказал ложь. Но потом нашёл оправдание. Убедил себя в том, что сделал это ради самой же бабушки. Что было бы ещё хуже, если бы я навёл на неё зелёную скуку. И тогда она, рассердившись на это, могла запретить мне общаться со слесарем-водопроводчиком. Но и разговоры про голубей тоже оказались ей неинтересны. Наверно, поэтому бабушка разочарованно вздохнула.
– Вместо того чтобы болтать про птиц, взял бы да расспросил его о чём-нибудь более существенном, – произнесла она с досадой.
Нам оставались всего три-четыре ступеньки для того, чтобы подняться из подвала, как вдруг свет заслонило что-то большое, грохочущее, словно курьерский поезд. Прямо на нас мчался жилец из восьмой квартиры – огромный толстый мужчина в полосатой пижамной куртке.
– Бегу за слесарем, – сообщил он, переводя дыхание. – Понимаете, целый час ждём. Мастер, говорят, золотой, да вот как начнёт…
– Я вас прекрасно понимаю. Сама была в аналогичном положении, – перебила бабушка. – Но там его нет.
Я удивился и поднял глаза на бабушку. Её лицо пылало алым румянцем. Ещё бы, не она ли сама твердила мне с утра до вечера, что ложь – самое худшее зло на свете.
– Нет, он там, – возразил между тем толстяк. – Я только что звонил в котельную, и Иван Иваныч сказал, что он у себя. Вы просто его не заметили. Но у меня глаз зоркий. Орлиный глаз!
Толстяк засмеялся победно и загрохотал дальше.
А я с грустью подумал, что всё – сейчас помешает он Базилю Тихоновичу и глава о подвесках и на этот раз останется нерассказанной.
– Что же ты, даже соврать как следует не смогла, – сказал я в отчаянии.
– Вот уж никогда не думала, что тут тоже необходимо умение, – пробормотала бабушка виновато.