Приговор приведен в исполнение...

Западня для крупного зверя

Глубокий, сверкающий на солнце снег лежал на улицах дрожащего от стужи города.

Утро. Ну прямо как у поэта: «Мороз и солнце — день чудесный». И вроде нет никакой кровопролитной войны, ни басмаческой резни. По улицам спешат люди: бывшие «сильные мира сего», одевшиеся под пролетариев. Но узнаются они сразу: вот шагает «пролетарий» в затрапезном пальтишке и генеральской папахе со следом от кокарды; в бархатном мещанском салопчике, по-деревенски обвязав себя пуховым платком, семенит куда-то обывательница, пряча руки в соболью муфту; шагает в ногу троица мужчин в солдатских шинелях, с холеными офицерскими усиками... А вот и настоящие труженики. Одеты кое-как. Есть даже и в лаптях. Бродят военнопленные, за которыми никто уже не следит и которым и бежать некуда — Туркестан в кольце фронтов. Пленные немцы, австрийцы, турки рыскают в поисках случайного заработка.

Среди разношерстной толпы шагал и некий господин — высокого роста, плотный. Одет в поношенное пальто и побитую молью каракулевую шапку с «ушами». Из-под пальто виднеются старые офицерские сапоги в глубоких штатских калошах. В руках щегольская трость с серебряным набалдашником в виде наяды: очевидно, наяда — единственное, что у него осталось от благополучия прежних лет. По походке и выправке, хотя он с тростью, нетрудно угадать в господине кадрового офицера.

Пройдя по Куйлюкской, господин придержал шаг, прочитал еще не снятую вывеску:

ФИРМА НАСЛЕДНИКОВ ПЕРВУШИНА И. А.

Спирто-водочный завод был уже национализирован, а вывеска осталась.

Господин в каракулевой ушанке свернул на Синявскую и здесь совсем замедлил шаг, поскольку, видимо, искал нужный ему дом. Особого труда это не составило, и он решительно подошел к симпатичному парадному с двумя витыми колонками, повернул вертушку звонка.

Никто не отозвался. Господин позвонил еще, прислушался. Вновь — тишина. Он и не заметил, что из окна, в щелку между занавесками, за ним наблюдает женщина.

Чертыхнувшись по-французски, крутанул в третий раз.

Послышалось движение, стук каблучков. Женщина, смотревшая из-за занавески, была Муфельдт. Тот, кто звонил, был ей абсолютно не известен. И она колебалась: открыть... не открыть? Она, однако, сразу угадала в неизвестном офицера. Любопытство взяло свое.

Оставив дверь на цепочке, спросила:

— Вам кого?

— Здесь, на улице, объяснять не резон, мадам, — вежливо улыбнулся господин. — Правда, говорят, что и стены имеют уши, но на людях все же нынче рискованно представляться.

Еще раз окинув взглядом интересного незнакомца, Муфельдт сняла цепочку, сделала приглашающий жест и тут же сунула руку в карман стеганого халатика, в котором притаился маленький револьвер системы «бульдог».

Неизвестный снял галоши, шапку, пальтецо. Под пальто оказались офицерский китель и галифе. Вошел в гостиную. Был он плечист, статен. Волевое лицо. На лбу глубокий шрам, придававший, однако, мужественность гостю и никак не портивший впечатления.

— Честь имею представиться, фон Дитц Август Фридрихович, подполковник императорской армии, — он браво щелкнул стоптанными каблуками. — Госпожа Муфельдт, если не ошибаюсь?

— Вы правы, — Елизавета Эрнестовна села на легкую козетку и показала глазами фон Дитцу на кресло.

— С чем пожаловали, Август Фридрихович?

Фон Дитц развел руками, произнес, извиняясь:

— Знаю, что вы спешите на службу. Но время еще есть. Позвольте... — Он наклонился и, взяв руку Елизаветы Эрнестовны, с чувством поцеловал. — Не знал, не ведал, что за чудная Кримгильда обитает в этом особняке.

Муфельдт почувствовала, как задрожали у нее поджилки. О нет! Она ни в коем случае не упустит нового знакомого. В жизни у нее только дважды подрагивали поджилки: когда извозчик-лихач, весьма похожий на Распутина (она тогда гостила в Санкт-Петербурге), вызвал в ней ощущение фаталистической вседозволенности. А в другой раз — мистика какая-то — поджилки затряслись в музее Ватикана, когда она увидела торс Геракла — глыбу желтоватого мрамора. Ни рук, ни ног, ни головы!.. Громадный торс, весь в выпуклостях мышц. От него так и веяло бешеной мужской силой.

С этого дня она все искала, искала Геракла. Унизилась до того, что решила испытать Абрека. От «Геракла» нестерпимо несло чесноком и сивушным перегаром. Он, правда, старался, но его ласки были скоропалительны и совершенно не впечатляли... Осипов?.. Никуда не годен. Есть еще кое-кто, но они нужны только для дела. Иногда приходится уступать.

И вот появился еще «соискатель». От него веет силой. Неужели это он?.. Он!

Задыхаясь от волнения, Муфельдт спросила хрипло:

— С чем пожаловали, господин фон Дитц?

— Может быть, мы перейдем с вами на родной язык? — любезно предложил гость. — С чего это мы, немцы, станем говорить по-русски?

Елизавета Эрнестовна смутилась. Яркий румянец залил ее смертельно бледные щеки.

— К стыду своему, почти забыла немецкий. Из Прибалтийского края меня вывезли маленькой девочкой. Долго жила во Франции. И вот после замужества очутилась в Ташкенте.