Приговор приведен в исполнение...

— Мое почтение, уважаемый мулла Султанбек! — он ринулся было к финансисту, но охрана преградила ему дорогу.

— Это мой друг! — надрывался человечишко. — Пустите меня к моему дорогому мулле Султанбеку.

Человек в халате удивился, потом произнес снисходительно густым басом:

— Вы ошиблись, почтенный друг муллы Султанбека. Я всего-навсего Абдумавлянбеков Шаисламбек.

— Не может быть! — не унимался неизвестный. — И шапка похожа, и халат!

По знаку Шаисламбека охранники попросту отшвырнули субчика. Незадачливый «друг», бормоча под нос проклятья, неверными шагами побрел по тротуару и скрылся за углом. Здесь он увидал двоих зевак, присевших на корточки, и вынул грязный носовой платок. Это означало: «Интересующий нас человек зашел в банк».

Зеваки тотчас перешли на противоположную от банка сторону и вновь присели на корточки. Поза эта не вызывала никаких подозрений. В Туркестане так отдыхают, ведут неспешную беседу. Обычная поза.

Через час с небольшим дверь банка распахнулась и показался могучий человек в халате и дорогой шапке. В обеих руках он нес по туго набитому мешку. Позади шагали охранники с наганами в руках, отгоняя прохожих окриками: «Стой! Не двигаться. Дай пройти. Стреляем без предупреждения!» Прохожие, конечно же, шарахались в стороны. Двое зевак на противоположной стороне уставились на человека с денежными мешками. Один мешок был до того плотно набит, что возле фаэтона из него выпала толстая пачка денег, опечатанная бандеролью. Телохранитель справа резво поднял пачку. Тут же троица села в фаэтон и двинулась в путь.

Двое зевак устремились за фаэтоном. Вскоре они вскочили в бричку, вывернувшуюся из-за угла. Бричка следовала за фаэтоном на почтительном расстоянии.

Через некоторое время фаэтон очутился на окраине, в тихой местности Магазин-Мавзук. Зимнее солнце, охваченное седым морозным ореолом, походило на хорошо начищенное серебряное блюдо. Чистый снег сверкал. На могучих орешинах, карагачах висели огромные белоснежные папахи. Взметнувшиеся ввысь тополя, осыпанные снегом, походили на громадные елочные свечи.

Седоки в фаэтоне, видимо, утратили осторожность. Кое-кто из охранников, должно быть, оказался острословом, аскиябазом, ибо до следовавшей в почтительном отдалении брички доносились раскаты неудержимого хохота.

На самой окраине Магазин-Мавзука фаэтон остановился у высокого дувала, из-за которого возвышалась крыша большого байского дома. Возле калитки, на воротах виднелся старый и давно не чищенный медный трафарет «Купец 2-й гильдии Мирходжа». Рядом выведенная краской надпись:

ОТДЕЛЕНИЕ ИРТУРА

Двое «зевак», предусмотрительно оставивших бричку, потихоньку приблизились к калитке, за которой скрылись человек с двумя мешками денег и его охранники.

— Это, кажется, дом того Мирходжи, который бежал к кокандским автономистам. Прикарманили большевики его дом и имущество. Теперь какой-то Иртур здесь поселился, — прошептал один.

— Иртур, Миртур, мы не знаем. Позырим, что там за население.

Вскоре охранники сели в фаэтон и уехали, потом вышел старик и принялся сгребать деревянной лопатой снег. Ему вышел помогать тот самый могучий кассир. Он был теперь в простом халате. Между ними шел неторопливый разговор. Один из «зевак», знавший местный язык, понял, что это отец с сыном, что дома, кроме сестры могучего, Зухры, никого нет и что надо бы мешки припрятать понадежнее до завтрашнего утра. И еще здоровяк жаловался, что его опять разбирает приступ малярии. Вышла и Зухра на улицу. Небольшого роста, в парандже и чачване. Вынесла отцу и брату по пиале чаю.

Наконец обитатели дома притомились, взяли лопаты и зашли во двор, заперев калитку.

Зимний день короче воробьиного носа. Совсем еще недавно, казалось, солнце поблескивало, и уже сумерки легли — сперва светлые, просвеченные снежным покрывалом, плотно окутавшим землю... И темнота уже. Постук колотушки махаллинского сторожа прорезал ночную мглу.

...В полночь в калитку беглого бая постучали.

Тишина.

Забарабанили в калитку... Загрохотали...

Послышались шаркающие шаги, в глубине двора зажегся фонарь, затем кто-то подошел к калитке, проговорил прерывистым, взволнованным голосом:

— Ким сиз?[15]

— Туркчека! — ответил хриплый, свирепый бас. — Проверка!

— Хоп, хоп... Хозир...[16] — человек за калиткой засуетился, загремел запорами.

Калитка распахнулась, и в нее влетело четверо в черных кожаных куртках. Еще шестеро остались на улице, укрылись за деревьями.

— Чей дом?! — гаркнул свирепый бас.

Старик, открывший калитку, приподнял фонарь «Летучая мышь», глянул на физиономию главного «чекиста» и задрожал всем телом.

— Язык проглотил?! По-русски отвечай!

— Моя и сын живет. Больной одам... Человек. Чего нада?

— Кто дома?

— Больной человек... моя исын. Джуда касал. Болеть. Малярия. Мороз был. И снег чистил.

— Звать как сына?

— Я отес его, Абдумавлянбек. Исын моя Абдумавлянбеков Шаисламбек.

— Чччерт!.. Язык сломаешь! Веди к сыну.

— Касал...

— Веди... Мать твою!.. В дом, уйга веди, старый пес!

— Зачем ругаешь?.. Чека разве ругают бедный одам?

— Я тебе покажу — адам! Шкуру спущу.