Претерпевшие до конца. Том 2

Он ошибся, когда думал, что день народного торжества сплотил всех общей радостью. Даже в этот день они не радовались, как миллионы советских людей, а делали своё чёрное дело, отнимая жён, мужей, матерей, сыновей… Ничто не могло остановить их страшного конвейера. И прав был Саня в своём вечном скептицизме, чуждом романтическому порыву. В стране, где одни не оставляли своей палаческой деятельности даже в самые торжественные дни, а другие в эти же самые дни не знали поблажек в неисчислимых муках, общей и незамутнённой ничем радости быть не может.

Это Петя осознал окончательно, созерцая их с матерью разгромленную комнату с вывороченными ящиками шкафа и разбросанными по полу вещами. Кому помешала затравленная, едва живая от болезни женщина, которой и без того уже недолго оставалось страдать на этой проклятой земле? Год за годом они медленно убивали её, загнав в сырой подвал старого дома, куда должна она была таскать на себе дрова и воду, вынуждая работать прачкой, дворничихой, судомойкой… От былой красавицы осталась тень, содрогавшаяся мучительным кашлем, не дававшим ей покоя ни днём, ни ночью. А она продолжала надрываться, чтобы поднять сына. Последние два месяца после очередного увольнения мать не работала. Горлом по временам шла кровь, и силы её были истощены настолько, что с трудом давалось простейшее дело. За ней ходила милая добрая женщина, Авдотья Платоновна, с которой мать сошлась, когда ещё открыт был храм. Она-то и позвонила утром, чтобы сообщить горькую весть.

– Я обязательно узнаю, за что она арестована и куда помещена, – говорила Аглая Игнатьевна, собирая разбросанные вещи. – Она тяжело больна, и хотя бы по этой причине они должны будут отпустить её!

– В самом деле, – горячо соглашалась Аня. – Ведь дядю Саню отпустили!

Петя слушал их утешительные слова вполуха, до крови кусая губы. Среди беспорядочно сваленных вещей он разглядел знакомую книгу – рассказы Бориса Зайцева. Это была любимая книга матери, с которой она не расставалась, которую пронесла сквозь ад Гражданской войны в память о доме, о прежней жизни. Петя поднял её, придерживая вылетающие после варварского обхождения чужих рук страницы, поднёс к губам и не выдержал, заплакал…

Глава 2. Музыка слёз

Каждая нота вливалась в душу, соединяясь с нею неизбывной печалью, какую не способно передать ни одно искусство, кроме музыки. Бетховен, музыка слёз…

– А, знаете, Николай Петрович, эту мелодию я когда-то часто играла дома, в Глинском… Милое моё Глинское, от него теперь, должно быть, не осталось и пепла.

– Не тоскуйте так, Ольга Николаевна! Утрата родного дома тяжела, но её можно пережить. Моя семья обладала не одним домом, но, вот, всё кануло без следа. И не могу сказать, чтобы я ощущал это, как трагедию своей жизни.

– Вы потому так говорите, что имеете гораздо большее – ту, кого любите сами и кто вас любит.

– Да, ваша правда, без Цили моя жизнь не стоила бы ломаного гроша.

– Вот видите…

– Вы очень несчастливы, Ольга Николаевна?

Такой вопрос в иных устах мог бы задеть Ольгу, но только не в устах Николая Петровича Шереметьева, от которого неизменно исходила волна живейшего участия, сочувствия и доброжелательства. Этого человека в театре любили все без исключения, что само по себе было редкостью. Он был красив и элегантен, прекрасно знал этикет, свободно говорил на нескольких языках, но оставался неизменно прост, отзывчив и доступен – как истинный аристократ. Когда Николай Петрович выходил из дома с двумя резвящимися рыжими сеттерами, со всего двора к нему сбегались дети, и он показывал им фокусы, шутил…

Одарённый музыкант, граф, представитель древнейшего рода, внук знаменитой Прасковьи Жемчуговой – вот, кто, действительно, потерял в революцию всё, но нисколько не озлобился. В Двадцать четвёртом году он мог уехать из СССР вместе с семьёй, но остался, навсегда разделившись со всеми родными, с матерью – во имя любви. В том году Николай пришёл на спектакль «Принцесса Турандот» и, как принц Калаф, был сражён «небесным этим ликом». Когда-то их любовь стала бы великим скандалом в благородном обществе: граф Шереметьев и еврейка-артистка! Когда-то злые языки непременно утверждали бы, что «ушлой бабёнке» был нужен лишь титул и состояние. Но в Двадцать четвёртом году трудно было найти более опасного спутника жизни, чем аристократ из древнего рода. Следуя по стопам деда и став мужем актрисы Цецилии Мансуровой, бывший граф всецело растворился в её мире – мире кулис, став простым музыкантом в оркестре театра Вахтангова. Само собой, тюрьма не миновала бывшего аристократа, но, благодаря хлопотам жены, он вскоре был освобождён, и с той поры чекисты более не покушались на «достопримечательность» вахтанговского оркестра…

Вопрос повис в воздухе. Отвечать на него Ольге не хотелось даже Николаю Петровичу.

– Не спрашивайте… Лучше сыграйте ещё. Шопена. Я так давно не слышала…

– Извольте. Циля тоже очень любит Шопена…