Претерпевшие до конца. Том 2

И, вот, настигло. Буднично увели в ночную тьму Мишу, переворошив все вещи и даже не позволив толком проститься. О, сколько дней искала потом Мария, куда заточили крестника и куда отправят его! В конце концов, узнала: этапировали куда-то на север, вернее всего, на Колыму. Из пекла казахстанского и в мерзлоту! Без тёплых вещей, раздетого, голодного… И даже напоследок не дали свидания, даже известить не пожелали, не позволили передать необходимые вещи в дорогу. Почему? Как понять эту бессмысленную жестокость? Ведь, даже отметая все человеческие нормы, человек отправляется в лагерь – работать, рабским трудом строить и добывать то, что необходимо государственной плантации! Так зачем же калечить раба, который может трудиться? Ведь это то же самое, что умышленно портить инвентарь, технику! Но за порчу техники виновные получат «червонец», как вредители, а порча человеческого материала учёту не подлежит. Словно и не в труде заключённых цель, а в том лишь, чтобы как можно больше и быстрее уничтожить их.

Точно так же в Чимкенте металась в поисках сына Андрюши несчастная княгиня Урусова. И так же никто ничего не говорил ей. Однако, запоздало узнав, каким поездом этапирован сын, она догнала его. Вот, только сына среди этапируемых не оказалось… И так и засел в сердце матери полубезумный страх, что её Андрюша замёрз в пути. Позже Мария узнала, что через считанные недели был арестован ещё один сын Наталии Владимировны, к которому она, безутешная, поехала, потеряв Андрюшу. Саму княгиню не тронули, и она, едва живая от горя, перебралась в Можайск.

Казахские тюрьмы переполнились верными: от простых мирян до законного первоиерарха митрополита Кирилла и митрополита Иосифа. Не раз хотели они встретиться друг с другом в ссылке, но не выходило. И, вот, встретились, чтобы вместе принять последние страдания и взойти на Голгофу, приняв мученические венцы. Так совершался ещё один русский исход. Исход Руси Святой из совдепского ада в небесные скинии.

Всё это время Мария не переставала удивляться совершенному спокойствию Алексея Васильевича. Постепенно осозналось: ещё оставаясь телом на земле, душой своей он уже отошёл от мира, обратил стопы на путь всё того же исхода. Оттого внешнее мало заботило его, и он спокойно подводил итоги жизни, будучи полностью готовым в любой миг дать отчёт в ней перед единственным Судиёй, чей вердикт необратим.

Сама же Мария жила с ощущением, точно её подвесили в воздухе, поддев острым крюком за ребро. Не было сил ни кричать, ни дышать, и всякое движение причиняло боль. Она точно знала, что если не сегодня, то, может быть, завтра, либо через неделю, через месяц – за ним придут, и отнимут его у неё. И жизнь кончится…

О, язычница-душа! Сколько лет воспитывалась и закалялась ты, принуждалась исполнять всё, что велела надетая на лицо маска! Многое восприяла ты, душа, многое сделалось твоим естеством, но первого и главного ничто не смогло переменить в тебе. Как тридцать с лишним лет назад, когда юная сестра милосердия сбежала на Русско-Японскую войну, так и теперь есть тот, любовь к кому больше в тебе, нежели любовь к Создателю. И в этой невольной и горькой лжи вся жизнь прошла… А для чего прошла она?..

За обедом у Лидии Мария то и дело смотрела на Серёжу и Таю. И – завидовала, отчаянно завидовала Тае. Да, немало нагрешили эти двое, а ещё несравненно больше выстрадали, но они вместе, и им не надо таиться и лгать друг перед другом и перед всем светом.

Как-то вечером Мария на цыпочках вошла в закуток, служивший Надёжину кабинетом. Он живо обернулся от стола:

– Вы что-то хотели, Марочка?

Тридцать с лишним лет… И всё – на «вы», и всё – словно бы ничего не чувствуют и не понимают оба. Комедия… И навряд ли божественная.

– Я хотела… поговорить, – во рту при этих словах пересохло. – Я тут подумала… Почему люди так боятся говорить друг с другом по душам? Боятся показывать чувства? Почему предпочитают всю жизнь играть роль, вместо того, чтобы хоть раз поговорить по-человечески? Близкие люди каждый день говорят друг с другом… О тысячах пустяков! Произносится несметное количество слов, из которых и сами они не знают точно, сколькие – правда. Те же слова могут зачастую говориться посторонним, ибо пусты. А двум-трём единственно важным и искренним словам места не находится. Не глупо ли это? Не безумно ли?

– О каких людях вы говорите, Марочка?

– Алексей Васильевич, да ведь вы сами знаете, о каких. Вы всё знаете. Разве нет?

– Да, Марочка, знаю, – Надёжин поднялся и мягко погладил её по плечу. – Но ведь когда-то вы сами решили, что так будет лучше для нас всех.