Претерпевшие до конца. Том 2

Да, так и было. Вся Маросейка была большой и дружной семьёй. В ту пору перед ней стояла проблема религиозного воспитания детей. Семья батюшки владела двумя загородными домами: в Верее и в Дубках. На лето отец Сергий отдавал их членам общины, братчикам, жившим там с приходскими детьми, с которыми занимались бывшие в общине учителя. В Верее однажды гостила и Аня с матерью. Здесь в Ильинской церкви служил друг батюшки – отец Пётр Пушкинский, теперь арестованный по доносу другого «священника». Здесь снимал дачу он сам с матушкой Ефросиньей Николаевной и детишками. Сюда отец Сергий однажды привёз двух беспризорников, которых взял под своё крыло отец Пётр. Братчики – в основном, молодёжь – испытывали немало трудностей на новом для себя поприще воспитания детских душ. Ребята вели себя шумно и свободно, а нет ничего труднее, чем дисциплинировать тринадцати-четырнадцатилетних подростков. Пока душа открыта – видно дурное, и хорошее, а наложить запрет – того и гляди, уйдет эта душа, и тогда ничего не увидишь. Отец Сергий наставлял молодёжь: «Изучайте людей, будьте внимательны, подходите к ним так, как они этого требуют». И подходили, учась терпению и пониманию…

Счастливое это было время! Старинная Верея со своими церквями, леса, светлоструйные воды Протвы, весёлые детские игры, перемежаемые занятиями и молитвами… И отец Сергий в белом подряснике, понимающий и принимающий всякого, врачующий душевные раны когда бесконечным теплом, а когда и ледяным душем. Холодность и огорчение батюшки были самым чувствительным наказанием для провинившихся его чад.

Ярко помнились Ане и неповторимые маросейские службы, когда все прихожане становились единым целым, и единой была их молитва, обращённая к Богу, и служение самого батюшки, в котором всякое слово звучало проникновенно, не теряясь в холодной затверженности. И помнились исповеди… Только здесь, у отца Сергия, и ощущалось, что происходящее – таинство. А не сухой протокольный отчёт о грехах перед равнодушным исполнителем треб… Такой «отчёт», принесённый перед другим священником после ареста батюшки, быстро убил в Ане всякое желание исповедоваться.

С потерей отца Сергия её церковное воспитание, по существу, закончилось. Иногда она ещё ходила с матерью в церковь, но с каждым годом отдалялась всё больше, погружаясь в иные заботы. Правда, когда мать собирала посылку для батюшки, Аня всегда охотно помогала, но при этом стыдилась написать ему, боясь укора.

В Москву отцу Сергию было вернуться не суждено: лагерное заключение сменялось ссылкой, а ссылка – снова ИТЛ. В начале тридцатых по очередному «групповому делу» за якобы «антиколхозную агитацию» он был приговорён к пяти годам лагерей. В лагере чахоточного священника направили на общие работы. Батюшка голодал, так как его постоянно обкрадывали уголовники, болел и страшно ослаб. Благодаря хлопотам духовных чад и Пешковой отец Сергий всё-таки получил место фельдшера – сперва в Архангельске, затем в Усть-Пинеге, а далее – в Свирских лагерях. Там, снова обкрадываемый уголовниками дочиста, он ходил на босу ногу и в лёгком плаще, дошёл до крайнего истощения. Последний год заключения батюшка провёл на строительстве Рыбинской плотины, где ему могли оказывать поддержку духовные чада и перебравшаяся туда семья.

В 1937 году срок отца Сергия закончился, и он, не имея права жить в Москве, обосновался в Твери, носившей с недавних пор имя Калинина. Здесь батюшка утроился работать в поликлинике «ухогорлоносом». Матушка Ефросинья Николаевна с детьми последовала за ним и сняла под Тверью дачу, куда стали приезжать духовные чада отца Сергия. Рассказывали, что после всего пережитого батюшка обрёл дар прозорливости, свойственный его покойному отцу.

Мать за эти годы несколько раз находила возможность навестить отца Сергия, но Аня не ездила с ней. А теперь, когда её не стало, вдруг отчаянно захотелось увидеть батюшку, рассказать ему всё-всё, как некогда в детстве, и, наконец, попросить, чтобы он помолился о матери…

Отчиму она солгала, сказав, что едет проведать осиротевшую семью деда и по дороге навестить тётю Лиду.

– Да-да, поезжай, развейся, – кивнул Александр Порфирьевич. – Я справлюсь сам. Мне уже лучше. Да и доктор поможет, если что.

Тепло расцеловав отчима, Аня поехала в Тверь. Не надеясь быстро отыскать дачу, она отправилась в поликлинику. Наравне с больными обождав в очереди, робко вошла в кабинет. Батюшка что-то писал, сидя за столом.

– А я всё гадал, кто же это в гости ко мне торопится, а это наша Анюта, – произнёс неожиданно и лишь затем поднял глаза.

Он сильно постарел и исхудал. Постриженный, поседевший, измученный – на него больно было смотреть. Аня неуверенно приблизилась и, сложив крестом руки, прошептала дрожащим голосом:

– Благословите, батюшка!

Тёплая рука коснулась её головы:

– Бог благословит! – и тотчас последовал вопрос: – Мать-то давно схоронила?