Претерпевшие до конца. Том 2

– Это было положение, в котором люди маловерующие и отчаявшиеся избирают самоубийство, как единственный выход из затруднения. Но я увидел здесь новое средство привлечь меня в Свои Отеческие объятия, устремиться в которые я так неразумно и преступно медлил… Я решился, наконец, сделать то, что давно надо было сделать… Вы видите теперь, как я беден, нищ, наг, жалок, убог… Я не мог терпеть долее сам себя, я бросил все, и… вот я у ваших ног… Достоин ли я того, чего ищу?.. Но «не здоровые требуют врача, а болящие». Тот, кто пришел не праведные, а грешные призвати на покаяние, не оттолкнет и меня и поможет мне, ибо не на свои силы уповаю!..

Когда же духовник изорвал покаянную записку и прочёл разрешительную молитву, душа исполнилась восторгом, небывалой легкостью, рождённой сладостной уверенностью, что все грехи прощены, смыты, изглажены и не воспомянутся более вовеки Премилосердым Господом!

– Вот теперь мне легко, отче! – воскликнул постриженик.

После пострига последовали блаженные незабвенные пять первых дней иночествования, которые проводятся в безотлучном пребывании в церкви в строжайшем безмолвии, в посте, молитве, Богомыслии, чтении Слова Божия и других душеспасительных книг, ежедневном сообщении с Господом в Святых Тайнах. Воистину светлые, безмятежные, блаженные, неземные минуты!.. «Смотри, брате, запасайся, – ласково приговаривал Старец, – на всю жизнь теперь запасайся: того не будет уже больше, что теперь переживешь!.. Вот пойдут скорби, тогда и вспоминай эти минуты, и так на всю жизнь их хватит тебе!..»

Дивная правда. В последние годы, исполненные скорбей, часто-часто вспоминались те дни, озаряя душу немеркнущим светом.

Приняв постриг, иеромонах Иосиф всецело посвятил себя служению Богу, беспощадно борясь с земными слабостями, строго обличая свои немощи и придерживаясь аскетизма в быту. Чтобы твёрдо стать на верный путь, необходимо сперва хорошо «познать себя», узнать себе настоящую цену, установить верное суждение о себе, и главным образом, ничуть не обманывая себя, изобличать все свои недостатки, промахи, дела неразумия, порчи воли, скудости и нечистоты сердца! Постигнуть и ощутить сердцем свое крайнее несовершенство и испорченность – значит наполовину достигнуть цели жизни, и притом на бoльшую и важнейшую половину. Самолюбие и незнание себя – главный тормоз обновлению духовных сил. Как, потеряв сознание, нельзя действовать разумно, так, перестав «знать себя», нельзя надеяться, что идешь, а не стоишь на пути ко спасению.

Отец Иосиф полагал, что для монашествующих совсем неуместны многословие, легкомыслие, веселость и смех, которыми убивается молитвенное настроение, ревность, пламенность, умилённость и сосредоточенность служения Господу, и только сосредоточенность, серьезность и даже строгость дает возможность для воспитания высшего благоговения, высшей серьезности и умилённого отношения к жизни, как дару Божию и Его откровению.

Его совесть страдала от комфорта монастырской жизни, чрезмерного для монаха. С болью душевной он чувствовал, что более всех других не должен бы – жить лучше, чем живет самый последний нищий. Не должен услаждать гортань свою и наполнять чрево такими брашнами, которых не знает этот нищий. Не должен сидеть в тепле, сытости и довольстве, в то время как другие мерзнут и гибнут от холода, голода и нищеты… Конечно, можно милостынею приходить на помощь бедным, но – сколько ни помогай, всё равно не достигнешь того, чтобы не лучше их жить, есть, пить, одеваться… Как примирить с монашеским званием всякое хотя бы самое малое и невинное пристрастие к земному и временному? Как примирить то, что останется какое бы то ни было имение после смерти, в то время как монаху приличествует осуществление заповеди не иметь сокровищ на земли, а лишь на небе? Воистину прав был некий игумен, повелевший бросить яко пса без погребения тело монаха, после которого нашли в келье златницу!

Не иначе, как услышал Господь слёзные молитвы молодого иеромонаха и, вот, спустя десятилетия, он оканчивал свой жизненный путь в положении худшем, нежели удел многих нищих стародавних времён. И не это положение тяготило душу – за него, как и за всё, непрерывная слава Всемилосердному, но участь Церкви, участь стада Христова, о котором владыка, как пастырь, всегда пёкся всем сердцем.