Претерпевшие до конца. Том 2

Свернув за угол дома, мужик подозрительно огляделся, затем прошёл на задний двор и постучал в стену особым стуком. Раздался скрип открывающейся двери или створки окна, а затем неразборчивое перешёптывание. В доме явно кто-то был!

Наталья Терентьевна опасливо вернулась обратно, пытаясь сообразить, как быть дальше. Что если эти люди – из ГПУ? Не лучше ли поскорее бежать, пока не случилось беды? Она была уже близка к этому решению, как вдруг дверь открылась настежь, и с крыльца раздался знакомый радостный голос:

– Наташенька, дочка! Вот так радость нечаянная! Митрич! Иди сюда! Это свои!

Из-за угла показался уже знакомый Наталье Терентьевне мужик, бывший теперь не столь угрюмым.

– Познакомься, дочка, это Прохор Дмитрич. А это, Митрич, Наталья Терентьевна, учительница моих лоботрясов. Ты, дочка, в дом, в дом проходи! Прости за такой странный приём – сейчас всё объясню тебе. А это, – кивнул острой бородкой на Васю, – кто с тобой?

– А это, Игнат Матвеевич, ваша внучка, – не стала ходить вокруг да около Наталья Терентьевна, – дочь Любаши и Бориса…

И без того землистое лицо старика ещё побледнело и вытянулось:

– Быть не может… Катя! Катя!

Войдя, наконец, в дом, где царил полумрак из-за закрытых ставен, и духота, рассеиваемая лишь холодком из открытого погреба и открытой же печи, Наталья Терентьевна обнаружила там небольшое собрание: кроме Катерины Григорьевны и Вали, младшей игнатовой дочери, здесь были три пожилых женщины, одна девица и двое мужчин. Тонкое обоняние Натальи Терентьевны различило рассеянный в воздухе запах ладана и воска. Перво-наперво она рассказала взволнованному Игнату Матвеевичу и Катерине Григорьевне о своей поездке к Любаше, опустив, правда, многие горькие подробности, жалея чувства родителей.

Катерина тотчас засуетилась с обедом и велела Вале сбегать в деревню купить крынку молока для ребёнка, а старик дрожащими руками взял Васю, усадил к себе на колени, разглядывая:

– На Любашу похожа, – проронил, сглатывая слёзы.

Он сильно состарился за четыре года. Впрочем, на многих его бывших односельчанах это время отразилось куда хуже, отразилось не только истощением и серостью лиц, но пустотой и безразличием в глазах. Глаза же Игната Матвеевича смотрели по-прежнему живо, прямо, без страха.

Настала, меж тем, его очередь объяснить странность обстановки и представить остальных гостей. Чутьё не обмануло Наталью Терентьевну. Старший из мужчин оказался священником-«тихоновцем», под видом печника переходившим из деревни в деревню и служившим там, где встречал верных православных христиан. В доме у Игната Матвеевича служил отец Виктор не впервые. Здесь, в задней комнате, скрытой от посторонних глаз, была обустроена домовая церковь. В обычные дни иконы аккуратно завешивались сшитыми женщинами лоскутными панно, дабы случайный пришелец ничего не мог заподозрить. На время службы окна тщательно закрывались, а, чтобы не было душно в тёплые дни, открывалась печь и погреб. Снаружи оставляли караульного, чтобы он отваживал непрошенных гостей и подавал сигнал в случае опасности. На карауле стояли по очереди. В этот раз она выпала Прохору Дмитричу, предупредившему хозяев о гостье.

За обедом заметно было, что прихожане настороженно относятся к незнакомке. Впрочем, отец Виктор проявлял сугубую благожелательность и предложил Наталье Терентьевне исповедаться и причаститься, если она верующая и не разделяет «сергианской ереси». К такому повороту Наталья Терентьевна была не готова. Глубокой религиозности, церковности не привили ей в семье, а, учительствуя в советской школе, будучи вынужденной лгать, как предписывалось школьными нормативами, не чувствовала она себя готовой к исповеди, а тем более – достойно приступить к Святым Тайнам. На праздничную службу, однако, согласилась остаться с радостью – давно не приводилось на службах бывать и хотелось воскресить в памяти, прикоснуться после всей лжи и грязи к чистоте и Истине.

– Прежде я всё хозяйство крепил, делом занят был, – говорил вечером Игнат Матвеевич, сидя рядом со спящей внучкой. – Теперь хозяйства у меня нет, и пришла пора вспомнить о хозяйстве другом. Душа-то, дочка – то же хозяйство. Также требует ухода и рачительного отношения. Иначе горькие плоды придётся собирать. Так что это теперь наша с Катей главная нива. И Валя от нас в этом не отстаёт. В деревне всё сплошь комсомольцы или сродни им, она дичится их. А вообще, кабы хороший ей муж нашёлся, так и добро бы. Одной жить тяжко, тебе о том рассказывать не надо.

– Игнат Матвеич, – Наталья Терентьевна решилась заговорить о главном, – решать, конечно, вам… Вася – ваша внучка. Но я бы очень хотела, чтобы она осталась со мной. Для меня она – такой дорогой подарок, что и сказать нельзя!

– Одиноко тебя, Наташенька? – понимающе спросил старик.

– Одиноко… Я только теперь поняла, когда Вася появилась, как пусто одной.

Игнат Матвеевич пожал острыми плечами: