Преступление, искупление и Голливуд

В «Малышке Шерри» Мэгги играет женщину, которая только что вышла из тюрьмы и пытается избавиться от алкогольной зависимости. Ее используют и насилуют, от нее отрекается семья, в какой-то момент у нее завязываются отношения с мужчиной, с которым она знакомится на собрании «Анонимных алкоголиков». Его зовут Дин Уокер, и это мой персонаж. Все в «Малышке Шерри» было мне знакомо, начиная от разговоров на собрании АА и заканчивая сложностями жизни после тюрьмы, через которые я сам прошел. «Схватка» свела меня с актерами высшего эшелона, зато в «Малышке Шерри» я был собой. Я говорил, как в реальной жизни, слушал, как умею слушать. Я впервые проживал роль по полной.

Работа над «Малышкой» в Нью-Джерси стала для меня хорошей отдушиной. Я хоть немного отвлекся от проблем, которые испытывал в браке с Дебби. К концу 2005 года я не выдержал и ушел, оставив ей практически все, что имел. Сначала я пытался жить со своим сыном Гилбертом в Венисе. Я жил в маленькой квартирке с собаками и подростками, которым приходилось от меня прятаться, чтобы дернуть пивка или покурить травку. Потом я снял квартиру побольше, чтобы нам с Гилбертом и его другом Джимми хватало места. Но скоро Гилберт неоднозначно дал понять, что не горит желанием жить с батей.

Я не хотел признаваться в этом даже себе самому, но такое отношение стало для меня ударом. Я так привык, что все мои дети нуждаются в папочке. Обычно они всегда были рады меня видеть. Мне было трудно принять, что Гилберт уже не ребенок, а молодой мужчина, которому не хотелось возиться с родителями. К счастью, Даниэлла была другого мнения, так что я переехал к ней в Марина дель Рей.

Я не знаю, сбежала она или ее выгнали, но так или иначе в пятнадцать лет Даниэлла съехала от Мэйв. Когда я приехал забрать ее, она ждала на обочине у дома. Рядом валялись черные мешки для мусора с ее одеждой. Закинув их в машину, она обернулась ко мне:

– Пап, мне надо забрать собаку.

– Никакой собаки, – возразил я, но тут ее пес Кэш запрыгнул на сиденье поверх мешков и посмотрел мне в глаза. Даниэлла прекрасно знала, что я не смогу отказать этому чертенку.

Когда Даниэлла переехала ко мне, то сразу бросила школу. Она успела поучиться в старшей школе Санта-Моники, потом в Венисе, потом снова в Санта-Монике. Когда ей сказали, что из-за оценок ей придется остаться в десятом классе, она решила, что с нее хватит.

Даниэлла попросила меня забрать ее личное дело из школы. Я согласился, но мы с Мэйв еще не раз ругались из-за этого. Мэйв хотела, чтобы ее дети окончили старшую школу.

– Чего ты от меня хочешь? – орал я. – Что я могу сделать, если она не хочет туда ходить?

– Но она должна!

– Мэйв, я получил свой диплом в обмен на жестянку с табаком в «Соледаде», и у меня все путем.

(Это правда. Я действительно получил диплом настоящей старшей школы с неплохими оценками за банку с куревом).

Я не жил с Даниэллой с ее детства, а теперь она стала молодой девушкой, но мало напоминала мне женщин, с которыми я обычно общался. Она не испытывала передо мной страха, не боялась ранить мои чувства. Я не мог запугать ее или контролировать с помощью эмоций. Хотя она была подростком, в ней уже проглядывалась настоящая женщина. Иногда ее подруги заходили в гости, и тогда они часами трещали о месячных и мальчиках, просто чтобы заставить меня краснеть. Я закрывал руками уши и кричал:

– Ничего не слышу!

А они орали в ответ:

– Месячные! «Тампакс»!

Однажды Даниэлла собралась на свидание со своим парнем и надела черный лифчик и белый топик.

– Ты не можешь пойти в таком виде, – опешил я, стараясь не ляпнуть то, что действительно думал.

– В смысле? – набычилась Даниэлла.

– Выглядит по-шлюшьи, – ответил я.

– Вот и нет. Это миленько!

Я открыл было рот, чтобы возразить, но она кинула на меня такой убийственный взгляд – что-то между «заткнись», «даже не думай» и «сейчас женщины носят такое, пап, и тебе придется с этим смириться».

Даниэлла заставила меня пересмотреть мою манеру общения с женщинами. Она словно вытащила все мои стереотипы и мужланские ценности в центр комнаты и направила на них луч огромного прожектора. Я понял, что когда высказывался о женщинах в своем обычном духе, то говорил и о ней в том числе. Мне нравилось, когда цыпочки сексуально одеваются, но только если это не моя жена или дочь. Я мог увидеть женщину в интересном прикиде и сказать: «О, мне нравится», но если у нас завязывались отношения, то я первым делом давал понять, что больше она это не наденет.

Да, это было нечестно, но только в шестьдесят два года я понял, что старым принципам пришла пора умереть. Даниэлла вскрыла мой гнойник. Она помогла мне увидеть женщин в другом свете, понять, что у них есть интеллект и свое мнение. Я в каком-то смысле начал признавать в женщине человека. Понял, что женщины заслуживали всего того, что я разрешал самому себе.

Когда парень Даниэллы увидел ее наряд, то сразу сказал:

– Иди и переоденься.

– Даже папа мне такого не говорит, – ответила она.

– А может, стоило, – пацан схватил ее за плечо, Даниэлла развернулась и врезала ему в глаз.