Преступление, искупление и Голливуд

В конце каждого дня нам платили наличными. В день выходило по 120 баксов, но мы регулярно перерабатывали, так что получалось больше. Обычно съемки заканчивались около двух-трех ночи, а потом мы уезжали обратно ко мне. После одного особенно тяжелого дня Джордж возился на пассажирском сиденье со своими ботинками. Он был каким-то нервным.

– Все нормально, Джордж? – спросил я.

Он посмотрел на меня диким взглядом и помахал перед моим носом котлетой наличных.

– Дэнни, мне бы прикупить носки побольше.

Джордж до сих пор хранил деньги в носках. От старых тюремных привычек так просто не избавиться.

На тех съемках я познакомился с Мэйв. Впервые я увидел ее на собрании АА, и она поразила меня в самое сердце. Пришел-то я туда с парнем, которому она тоже нравилась, но как только увидел ее, сразу подумал: «В жопу все, она должна быть моей». Я тут же подошел к ней и сказал:

– Позвони матушке и скажи, что о тебе будут заботиться до конца жизни.

Она посмотрела на меня как на психа.

Дружок, который привез ее на встречу, уехал один, так что я подкинул ее домой на мотоцикле. Устраиваясь позади меня, она предупредила:

– Ничего не будет, имей в виду.

Она совсем недавно встала на путь трезвости, я это ценил, поэтому особо не навязывался. К тому же я сам сделал первый шаг и теперь имел полное право вести себя так, словно мне все равно. Однажды после собрания Мэйв выцепила меня и спросила, почему это я от нее отстал. Она была готова к отношениям. Мы никуда не торопились, ходили на настоящие свидания, влюблялись друг в друга. Но иногда наша любовь чем-то напоминала поле битвы.

«Позвони матушке и скажи, что о тебе будут заботиться до конца жизни»? Да я, кажется, совсем потерял голову. Тогда я этого не понимал, но, по сути, я предложил ей стать своей пленницей. Так делали все мужчины в моем окружении. Мой друг ДиДжей Беннет однажды сказал:

– Мой старик был зеленым беретом[43], а матушка – той, кем он хотел ее видеть.

Я всегда смеюсь, вспоминая эту фразу, но этот смех доносится с очень темной стороны моей души. Ничто так точно не описывает мир, в котором мы все выросли.

Где-то через две недели после того, как мы с Мэйв сошлись, она начала забирать малыша Дэнни от Нянечки каждый раз, когда шла ко мне. У нее не было водительских прав, но тачкой она управляла лучше любого дальнобойщика. Мэйв знала, что Диана отбывает срок, и считала, что Нянечка слишком уж балует малыша Дэнни.

Однажды Мэйв сказала моему сыну:

– Давай соберем игрушки, а потом поедем к Нянечке.

– Конни никогда не заставляла меня убирать игрушки, – насупился малыш Дэнни. Конни была моей бывшей девушкой.

– Поэтому ее здесь больше нет, – припечатала Мэйв.

Мне нравилось, как она обращается с Дэнни. Я никогда особо не думал о том, каким отцом хочу быть, но точно знал, каким стать не хочу. Знал, что не буду навязывать сыну свои долбанутые ценности – особенно принцип «одна баба дома, три на улице». Мне не было дело до того, кем станет мой сын – главой мексиканской мафии или сенатором штата. Я хотел, чтобы он чувствовал себя любимым, несмотря ни на что.

В то время Мэйв жила с соседкой, и меня это устраивало. Наши отношения постепенно становились серьезными, но я все еще не был готов отказаться от холостяцкой жизни.

Когда съемки «Исправительной колонии III» закончились, я взял малыша Дэнни на прогулку по бульвару. Джордж шел позади нас, и когда я повернулся, чтобы его поторопить, то увидел в его глазах слезы.

– Что не так, Джордж? – спросил я.

Он ответил, что увидел, как малыш Дэнни цепляется за шлевку моих штанов, и у него перехватило дыхание.

– Надо вернуться в Сан-Хосе и наладить отношения с Лизой.

– Рад, что моя консультация пошла тебе на пользу.

Мы посмеялись.

Глава 18. Прощай, другая жизнь, 1986

Работа в кино стала моим первым шагом в новую жизнь, но в ее старой версии все еще оставался дядя Гилберт. Он вышел из тюрьмы, вернулся на улицы и к старым привычкам. Он собирал долги для одного из самых влиятельных барыг в Долине. Когда Гилберт появлялся на пороге, большинство должников тут же выворачивали карманы, потому что знали о его репутации серьезного парня. Если платить было нечем, у должников забирали лодки и машины, пока они не находили нужную сумму.

Гилберт не боялся играть втемную. Он никогда не повышал голос. Начнешь орать – проиграешь. Иногда он звонил должнику и говорил:

– Завтра ты должен позвонить жене и сказать, что ваш старший сын погиб. Мы пока не знаем, как именно это случится. Ты сам решишь, как он умрет, это ведь тебе придется сообщить жене, что ее ребенка не стало из-за твоих долгов.

Он говорил это так спокойно и по-деловому, что его собеседник тут же переворачивал свою жизнь вверх дном, лишь бы достать деньги.

Но сам Гилберт катился под откос, и я это видел. Он жил в Силмаре, каждый вечер садился на свой «харлей» и приезжал повидаться со мной и Джорджем после работы. Обычно он дожидался нас у моей квартиры с коробкой пиццы в руках.