Преступление, искупление и Голливуд

Я пробыл в блоке «Б» около двадцати дней, а потом меня перевели в южный блок, в камеру С550. В первую ночь там я снова не смог заснуть. Хотя здесь царило не такое безумие, как в блоке «Б», по ночам отовсюду все равно доносились крики и нездоровый смех. Через стенку между блоками «Б» и «Ц» я слышал приглушенные взрывы бомбочек.

Я хорошо помню, что в «Сан-Квентине» постоянно было холодно. Никак не мог там согреться. Из-за цвета стен во дворе всегда было светло, даже в пасмурную погоду, а ночью их свечение выжигало глаза. Я никогда не забуду запах этой тюрьмы. У «Сан-Квентина» он особый – густая, дымная вонь, которую ничем не прикрыть, сколько чистящего средства ни используй.

Мой дружок Тайрон был привлекательным мексиканцем, его матушка назвала его в честь своего любимого актера, Тайрона Пауэра. Тайрон очень щепетильно следил за тем, чтобы его имя произносили правильно. Если кто-то делал ударение на первый слог – ТАЙ-рон, он зверел. Легко выходил из себя и другой мой знакомый из Лос-Анджелеса – Куки. Он тоже был красивым мексиканцем, весил, наверное, не больше пятидесяти килограммов, но обладал репутацией хладнокровного убийцы. Из-за скромных размеров его часто недооценивали и задирали – к собственному несчастью. Однажды Куки зарезал чувака, который ущипнул его за задницу на дискотеке. Было ли это случайностью или попыткой докопаться, уже неважно. Тот мужик совершил последнюю ошибку в своей жизни.

В жизни важно понимать, с кем стоит и с кем не стоит связываться. Если кто-то кидал взгляд на Куки во дворе, тот сразу вставал на дыбы:

– Нарываешься? А, сучонок?

От него тут же отваливали и правильно делали.

Спустя пару дней после моего перевода мы с Тайроном и Куки шли по двору, и тут двое заключенных внезапно выдернули Куки в сторону и шесть или семь раз ткнули его ножом. Я застыл как вкопанный.

– Идем, идем, – очнулся Тайрон. – Надо сваливать.

И он утащил меня к блоку.

Поначалу такая жестокость шокировала меня, но так как в «Сан-Квентине» ни дня не проходило без поножовщины и избиений, я быстро к этому привык. Даже слишком быстро. Больно признаваться, но смотреть на стычки во дворе порой было даже захватывающе. Мы все получали от этих зрелищ эмоции.

Другое дело – казни.

Когда заключенные убивали друг друга – это одна история, но смертная казнь накладывала на «Сан-Квентин» особый отпечаток. Ты мог быть самым крутым авторитетом во дворе, мог состоять в «Ла Эме»[27], «Нуэстра Фамилия»[28], «Арийском братстве»[29] или «Черной партизанской семье»[30], но сверххищником «Сан-Квентина» всегда оставались надзиратель, охрана и палач.

Охранники называли осужденных, которых сопровождали на встречу с адвокатами или другими посетителями, «ходячими мертвецами». Когда они проходили мимо, мы должны были убраться с дороги и не смотреть им в глаза. Но когда осужденные шли по «Дороге смерти», мы незаметно оборачивались, чтобы глянуть на них. Для обычного мира они не существовали. В нашем же мирке – считались знаменитостями. Обычно осужденный на смерть пытался поймать чей-нибудь взгляд – так они отвлекались от путешествия по «Дороге».

Мы все знаем, что старуха с косой придет за нами, но осужденные на смерть знают это лучше всех. Их день предначертан. Их оденут в подгузник, над ними зажжется красная лампочка, а до этого они проведут сотни дней, похожих один на другой. Мы читали это в их глазах и чуяли от них запах смерти, как от больных волков, которые уходят из стаи умирать в одиночку.

На лицах «Сан-Квентина» вырезана печать обреченности. Кому-то не пишут писем, кого-то не навещают, на других постоянно косо смотрят или, наоборот, шлют воздушные поцелуи. Все заключенные сломаны, и это видно невооруженным глазом.

Помню одного парнишу. Однажды он вырядился, как на праздник, и растрепал всем, кому мог, что к нему приедет шлюха. В день «икс» на территорию тюрьмы заезжал автобус за автобусом, а ее все не было видно. Когда опустел последний, он не смог сдержать своего горя.

Почуяв кровь, мы все накинулись на него.

– Ее сейчас наверняка хорошенько жарит какой-нибудь Санчо, братишка.

– Жаль, дружище, что Педро не отпустил ее к тебе сегодня. Может, разрешит на следующей неделе, если не захочет снова потрахаться.

Чувак не смог этого вынести и в тот же день покончил жизнь самоубийством, спрыгнув с верхнего яруса тюремного блока.

Как-то во дворе Тай сказал, что какой-то майат (оскорбительное слово из мексиканского сленга для чернокожих заключенных) прибыл из «Трейси» и растрепал всем, как я его подставил.

– Этот хрен хочет до тебя добраться.

Что ж, ничего удивительного. В «Трейси» мы подставили немало людей – так было нужно. Скорее всего, я ограбил его и его партнеров.

– Тай, – попросил я. – Достань мне что-нибудь.