Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком

К счастью, родственников и друзей у них было немного. И тем не менее им пришлось выдержать нашествие нескольких визитеров, чья вежливость не могла скрыть растерянности. Энида вглядывалась в лица тех, кто впервые видел ее малыша; всякий раз она подмечала дрожь отвращения и страдала от этого. После душераздирающего молчания гости отпускали комментарии разной степени бестактности: «Вылитый его прадедушка на смертном одре». Или: «Ну и личико! Впрочем, для парня это не так важно».

Побила рекорд злобная тетя Эпзиба:

– Бедняжка Энида, ты уже оправилась?

– Да. Кесарево прошло хорошо.

– Да нет, я хотела сказать: ты уже оправилась, оттого что у тебя такой мерзкий ребенок?

Родители сдались; вернувшись домой из клиники, они заперлись на все замки.

– Дорогой, – сказала Энида Онорату, – поклянись, что мы больше не будем никого принимать.

– Клянусь, любовь моя.

– Надеюсь, желчь и злословие всех этих людей не задели Деодата. Знаешь, он такой милый. Попытался сосать мою грудь, а когда понял, что у него не получается, то улыбнулся мне, словно хотел сказать, что это не так уж и важно.

«Она сходит с ума», – подумал отец. Энида всегда отличалась крайней хрупкостью, как физически, так и психически. В пятнадцать лет ее отчислили из балетной школы парижской Оперы по причине, еще невиданной в этом почтенном заведении: избыточная худоба. «Мы и не думали, что такое возможно», – заключила экзаменаторша.

Поскольку росту в девочке было всего метр пятьдесят, карьера манекенщицы ей не светила. Хорошо хоть ей выдали аттестат. Главной причиной, по которой преподаватели смилостивились, было то, что ей прочили будущее звезды балета.

Энида не осмелилась признаться домашним в своем провале и каждое утро приходила к Опере, усаживалась на ступени лестницы и оставалась там до самого вечера. Именно на этих ступенях Онорат, который в то время был в столовой балетной школы помощником повара, и приметил ее. Семнадцатилетний паренек, округлый и телом, и умом, безумно влюбился в щуплую девчушку.

– Мог бы найти кого-нибудь получше, чем кандидатку в самоубийцы, – сказала она ему.

– Выходи за меня.

– Какая из меня жена – я вешу всего ничего.

– Ничего, вдвоем будет то, что надо.

Раз уж никакая иная судьба ей не светила, девушка в конце концов согласилась. В сфере бракосочетания еще действовал Кодекс Наполеона: для женщин минимальный возраст для вступления в брак составлял пятнадцать лет, для мужчин – восемнадцать. Выждав год, они поженились в церкви Святого Августина.

Они были очень счастливы. Энида, к собственному удивлению, вскоре обнаружила, что по уши влюбилась в склонного к полноте парня. Его непоколебимая доброжелательность и терпение произвели на нее должное впечатление. Он быстро продвигался по служебной лестнице и вскоре стал шеф-поваром столовой балетной школы. Будущие балерины постоянно прибегали к нему с требованием класть меньше масла и сливок в блюда, хотя Онорат божился, что уже давно вообще не покупает этих ингредиентов.

– А почему тогда ваша стряпня такая вкусная? – возмущались юные танцовщицы.

– Потому что я готовлю с любовью.

– Оказывается, от любви толстеют? Вы вон какой круглый!

– Я такой от природы. Но гляньте на мою жену, и поймете, что от любви худеют.

Аргумент походил на правду – Энида всегда была сама грация. Тем самым он успокаивал «крысок» – такое прозвище издавна закрепилось за ученицами балетной школы и кордебалетом, – и те проникались доверием к своему кормильцу.

Более тридцати лет протекли в счастье столь полном, что влюбленные и не заметили, как прошло время. Супруга часто печалилась, что у них нет детей. Онорат утешал ее, говоря: «Мы сами свои дети».

В сущности, они и жили как дитятки малые; покинув свои кухонные владения, Онорат тотчас устремлялся к жене. Вместе они играли в белот или в «лошадок», старательно передвигая фишки по полю. Когда в саду Тюильри открывалась ярмарка, они пропадали там часами. Чаще всего в тире, хотя оба были самыми бездарными стрелками, каких только видел свет. Когда их начинало подташнивать оттого, что они слишком долго крутились на большом колесе и съели слишком много сахарной ваты, они пешком, держась за руки, возвращались к Опере.

Энида была слаба здоровьем, да оно бы ей и не пригодилось. Ее болезни были взаправдашними, но не слишком серьезными. Онорат обращался с ней как с маленькой девочкой: приносил в постель поднос с тостами, черничным желе и слабозаваренным чаем. Потом раздевался и ложился рядом, прижимая ее к себе. Его губчатое тело вбирало в себя испарину жара или миазмы кашля. Из окна своей спальни под самой крышей Оперы они смотрели на Париж, который только для них не изменился со времен Жана Кокто. Не всем выпадает благодать разделить образ жизни ужасных детей[13].