Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком

– Ты не считаешь меня красивой, потому что я похожа на тебя. Ты это знаешь?

– Довольно, эти разговоры неуместны.

– Ты прав. Опровергнем поговорку «Бог троицу любит». Я не хочу снова тебя уговаривать убить меня. Составим план. В какой момент ты это сделаешь?

– Гости начнут съезжаться к двум часам. В четыре должен состояться концерт в саду.

– Отлично. В начале концерта ты отлучишься. Никто не обратит на это внимания, все будут слушать музыку. По той же причине никто не заметит, как ты вернешься с ружьем в руках. Я буду стоять в первом ряду зрителей, с краю. Тут-то ты и выстрелишь.

– Уходи.

– Теперь ты не имеешь права передумать, не так ли?

– Я знаю. Уходи.

Удрученный граф закончил с фужерами, силясь навести порядок в своих спутанных мыслях, которым он произвольно назначил адресата. «Господи, я даже не знаю, верую ли я, но надо же к кому-то обращаться. Я молю Тебя – о чем? Я не знаю, о чем Тебя просить. Я молю в абсолютном смысле этого глагола. Заслужил ли я столь ужасную участь? У меня недостанет дерзости высказаться. Если бы я мог умереть от чего угодно нынче ночью, это было бы чудесно. Господи, я ни о чем Тебя не прошу. Я никогда не знал, верую ли в Тебя, никогда о Тебе не думал. Если я теперь призову Тебя на помощь под тем предлогом, что я в беде, мне будет стыдно за эту низость. Пусть случится то, что должно случиться, вот и все».

Серьёза доконала его Агамемноном и Ифигенией. Анри, когда-то учивший катехизис, подумал об Аврааме и Исааке. Его охватила надежда, вскоре сменившаяся еще более острой болью: «Ничего общего. Исаак не был заказчиком жертвоприношения. Я не буду спасен. Как там говорила Серьёза? „Ты умрешь виновным, как все!“ Я не могу понять. Эта девочка рождена в любви, только любовь всегда окружала ее. Как я мог произвести на свет подобную жестокость?»

Ночью Анри пришла в голову история Иова: «Он ведь тоже не знал своего счастья. Потерять свое добро, жену и детей – это пустяки! Если бы Бог повелел ему самому убить свою жену и своих детей, вот тогда бы я его пожалел. Нет, и это еще шуточки. Вот если бы жена и дети повелели ему убить их, тогда мне было бы его искренне жаль. О чем это я? Мой случай в тысячу раз хуже. Ведь я убью только мое последнее дитя. Моя жена и двое старших будут жить после моего преступления. И будут правы. Я не добавлю жалость к себе к списку низостей, выпавших на мою долю, однако же позволю себе сказать Богу, что нахожу свою участь недопустимой. Иов был праведником. Полагаю, я хуже Иова тем, что никогда всерьез не думал о вере. Что ж, если я наказан по этой причине, это недостойно со стороны Бога. Я не вправе судить Его, не так ли? А чем я рискую, может ли быть кара хуже того, что случится со мной? Господи, скажу я Тебе, Ты не аристократ. Я не хочу Тебя знать».

Через три часа бессонницы он вспомнил с горьким смешком фразу Стендаля: «Бога извиняет только то, что Его нет».

«Я кощунствую, не так ли? Я хотел бы кощунствовать еще больше. Мне кажется, я достиг предела своих возможностей». В четыре часа утра Бог сжалился над беднягой, столь малоодаренным к ненависти. Граф уснул.

Невиль проснулся в таком ошеломлении от снизошедшего сна, что заподозрил Божественное вмешательство. Но он вспомнил о преступлении, которое должен был совершить через несколько часов, и это чувство улетучилось.

К счастью, если это слово уместно, дел было невпроворот. Юношей и девушек из деревни наняли для обслуживания гостей: Анри встретил их и объяснил, что и как надо делать.

Юная сопрано Паскалина Понтуа явилась раньше, чем ожидали. Слишком занятый, чтобы принять ее, граф позвал Серьёзу:

– Прогуляйтесь по лесу с мадемуазель Понтуа. Ей девятнадцать лет, у вас наверняка найдется, о чем поговорить.

Серьёза посмотрела на него как на умственно отсталого и повиновалась очень нехотя.

Флорист перепутал заказ из Плювье с заказом для погребения в Мекс-ле-Тиж: пришлось помочь Александре разобраться с этой донельзя несуразной проблемой.

Электра сомневалась в качестве своих меренг, и отцу пришлось съесть целых четыре, чтобы убедить ее, что они превосходны. Съесть четыре меренги в таких условиях было сущей пыткой.

Пришлось послать Ореста с машиной к барону Снуа, чтобы зарядить аккумулятор.

Среди всей этой суеты Невиль вдруг вспоминал о деянии, которое ему предстояло совершить вечером: его словно пронзал электрический разряд, но стонать он не имел права.

Погода стояла великолепная.

Когда Серьёза и певица вернулись с прогулки, Невиль сказал дочери:

– Иди оденься, милая, гости приедут с минуты на минуту.

– Я готова. Переодеваться не собираюсь.

Девушка была в трауре. Ее отец воздержался от комментариев. «Уж если на то пошло», – мелькнула у него мысль.

Великий актер, дремавший в нем, проснулся с самого начала garden-party. Граф ничего не мог с этим поделать. Стоило гостям его увидеть, ему становилось хорошо. Он по-особому улыбался, восклицая:

– Это вы! Как мило, что пришли!

Невиль был искренен, как никогда, произнося это затертое приветствие. В уголке сознания он полагал, что эти люди проявили завидное мужество, приехав в этот дом умалишенных.