Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком

– Мама. Ма-ма.

Ее рот оказался прямо перед его глазами, и он наблюдал, как губы выговаривают слоги. Это было пугающе и абсурдно. Зачем она так делает?

Хоть он и не отдавал себе отчета, но свойственный его возрасту миметизм вынудил его гримасничать схожим образом, и, к собственному изумлению, он услышал, как из его губ вылетело «мама» независимо от его воли.

– Да, маленький мой! Да, мой маленький! – воскликнула Энида, вне себя от радости. – Браво!

Она жадно расцеловала его. У нее был такой восторженный вид, словно она обнаружила самую прекрасную из его какашек. Деодату подобная шкала ценностей показалась несообразной.

Оказавшись в кроватке, он проанализировал новые данные. Мать хотела, чтобы он говорил. Почему? Что он должен сказать? Что она хотела, чтобы он сказал?

Требование было совершенно ясным. Она хотела, чтобы он произнес ее имя. Значит, произнести имя человека, с которым имеешь дело, – это важный ритуал. Деодат уже сталкивался с поступками такого рода в жизни больших. Надо подумать над тем, чтобы сказать «папа» папе, а то он может рассердиться.

Возможно также, мама хотела проверить, функционирует ли его речевой аппарат. Да, наверно, что-то в этом роде. Все люди, которых он видел, производили шум своим ртом, а вот он ни разу не произвел. Он вспомнил, что слышал, как Энида умилялась его молчанию и добавляла, что он никогда не плачет. А вот она иногда плакала. Тогда он смотрел на нее очень пристально, а она говорила: «Мир перевернулся! Теперь младенец хочет утешить маму! А плакать должен бы ты!» Но почему он должен плакать?

Плач вроде бы как-то связан с болью. Насколько он понимал, мать лила слезы, когда страдала. Он не мог различить, было ли это симптомом или речью. Так или иначе, он не испытывал боли и даже сомневался, способен ли сам плакать: он как-то попробовал, когда рядом никого не было, но никакая вода из глаз не полилась.

Онорат ступил на порог, и ребенок, вспомнив о наложенной на себя миссии, тут же возгласил: «Папапа». Отец застыл как громом пораженный и наконец сказал:

– Ты разговариваешь!

– Да, он сказал мне «мама», – вмешалась Энида, желая отметить свое первенство.

Он взял сына на руки и покрыл его поцелуями:

– Молодец, дорогой мой! Теперь мы наконец-то узнаем, что происходит у тебя в голове.

Ага. Так вот в чем дело. Им хотелось, чтобы он говорил, потому что так они будут знать, что происходит у него в голове. Значит, разговаривают для этого? Нет. Когда люди разговаривали, они произносили: «Куда мне это положить, мадам?» или «На ужин у нас будут макароны». Но именно от него ждут такого, особенного использования речи. Конечно же, у него в голове имеют место необычайные явления; наверняка он производит удивительные мысли, когда остается один. Очевидно, потому его так часто оставляли в столь милом одиночестве: они понимали, как он в этом нуждается, чтобы предаваться глубоким размышлениям.

Ребенок пришел к выводу, что другие знали о его отличии: он – избранный, чья голова таит в себе нечто насущно необходимое в реальности. В головах других нет таких сияний и необъятностей. И как ни странно, они об этом осведомлены. Каким образом? Это следовало выяснить. Нельзя отбрасывать предположение, что у больших есть способности, которым он – пока еще? – не наделен.

Вместе с тем он обратил внимание, что сам намного меньше всех, кого видел. Это его заинтриговало. Является ли это увечьем? Он решил, что нет. Данное обстоятельство позволяло родителям носить его на руках, а ему нравилось, когда они его поднимали и прижимали к себе. Малые размеры обеспечивали ему особое обхождение: если ему требовался предмет, находящийся вне пределов досягаемости, стоило протянуть руки и издать звук, как предмет ему приносили. Овладение речью немного нарушит этот процесс: отныне от него потребуется назвать предмет. Деодат находил подобную манию довольно глупой, но, когда он подчинялся и говорил «панда» или «ложка», вызванный этим восторг доставлял ему радость.

– Знаешь, он хорошо разговаривает, – замечала Энида.

– Скоро он заговорит целыми фразами.

Младенец спросил себя, почему целая фраза представляется прогрессом. Это же просто путаница, которая усложняет все удовольствие. Однако важно пойти им навстречу, а потому он произнесет фразу, тем более что Деодата рассердило их неверие в его способности. Он поразмыслил, какое содержание донести, и выбрал любезность:

– Мама, это платье тебе идет.

И тут же понял, что переборщил: мать уронила стакан, который разлетелся на полу на тысячу осколков, и, даже не обратив внимания на беду, кинулась к телефону и лихорадочно закричала в трубку:

– Он сказал: «Мама, это платье тебе идет»! Клянусь тебе! В тринадцать месяцев! «Мама, это платье тебе идет»! Он сверходаренный ребенок! Какое раннее развитие! Гений!

Только через час она вспомнила, что надо бы убрать осколки, хотя обычно в подобных случаях сразу же хваталась за пылесос. Потом она взяла сына на руки и спросила:

– Кто ты, человечек?

– Деодат, – ответил он.

– Ты знаешь свое имя!

Ну конечно. Он же не дебил.