Повседневность Средневековья

Хотя Средневековье восприняло от античной географии понятия Европы, Азии и Африки, её представления в области географии не менее фантастичны, чем космогония. Сведения о материках давали монастырские «карты Т-0 типа», на которых земля представала в виде окружности, разделённой тау-крестом. Верхний полукруг — Азия, левый сегмент — Европа, правый — Африка, а в центре располагался Иерусалим, считавшийся «пупом земли». Данная конфигурация представляла собой теологическую схему: она символизировала положение распятого Христа, обращённого к христианскому северо-западу, то есть к Европе. На высокой горе Эдем, по средневековым представлениям, находился рай, который наш современник может поискать где-то в районе Азербайджана. Оттуда же брали начало четыре библейские реки: Тигр, Евфрат, Фисон и Геон, последние отождествлялись с Гангом и Нилом. Поскольку географии европейцы не знали, то течение этих рек свободно «поворачивали» в нужную сторону.

Иероним Босх. Сад земных наслаждений. 1500–1510

Легенды рисовали экзотические края как средоточие чудес, изобилия и богатства: золота, драгоценных камней, пряностей. Жуанвиль в рассказе о седьмом крестовом походе Людовика Святого в Египет описывал, как жители Египта вылавливали из Нила имбирь и корицу. Эти пряности, считали они, река приносила из земного рая, где ветер сдувал их с райских деревьев. Воображение европейцев распалялось мечтами об иной жизни, не похожей на их бедный, голодный мир, полный церковных запретов и жёстких ограничений. Особенно шокировали их слухи о каннибализме, нудизме, полигамии, сексуальной свободе тамошних обитателей. Дальние земли были якобы населены сказочными людьми и животными: там жили одноногие сциаподы, кинокефалы — люди с пёсьими головами, а также совсем без головы — глаза у них располагались на груди. Там обитали единорог и феникс, синий тигр и благоуханная пантера. Эти легенды так укоренились в сознании европейцев, что во время чрезвычайно редких и опасных путешествий они всё же «находили» эти чудеса. Об этом свидетельствует, например, описание путешествия Марко Поло.

Пространство не являлось этически нейтральным, оно получало положительную или отрицательную оценку в зависимости от религиозных ориентиров. Азия и Африка представлялись воплощением дьявольских сил — язычества, магометанства, царством всеобщей греховности и порока. Европа не была единой, так как в Испании жили мусульмане — арабы, а на севере и востоке — язычники. И всё же христианство её объединяло, а христианское сообщество было главной, может быть, единственной данностью этого мира.

Принадлежность к средневековому европейскому обществу определялась по религиозному признаку: религия служила основным критерием социального размежевания на «своих» и «чужих», подобно древнему тотему на заре цивилизации. Иноверцы исключались из общего права, традиций и установлений. Этот принцип был определен однозначно и действовал весьма жёстко. Его можно обозначить как религиозный шовинизм или религиозный расизм — термин принадлежит Ж. Ле Гоффу. Терминологическая жёсткость оправдана, так как племена и народы, а тем паче отдельные люди, не принадлежавшие к христианскому вероисповеданию, не считались полноценными. Так, начиная с Карла Великого в отношении языческих племён была распространена практика насильственной христианизации. Далее она была продолжена огнём и мечом германской экспансии на европейский Восток — ранними вариантами печально известных в истории Drang nach Osten. Славянский языческий мир долгое время служил «резервуаром», из которого черпались рабы для средневековой работорговли: через Европу их поставляли в страны ислама.

Самым сложным, двойственным было отношение к восточным христианам: «Брат мой — враг мой». Византиец считался раскольником, вероотступником, а с 1054 г., времени окончательного разделения конфессий, — еретиком. Долгое время христианский Запад и Восток шли разными путями. Непонимание и неприязнь переросли постепенно в более сильные чувства. Бедный, воинственный, невежественный Запад завидовал богатству и роскоши Византии, обвиняя восточных собратьев в изнеженности, трусости и манерности. Нельзя сказать, что Запад завидовал восточной учености и культуре, так как едва ли понимал её: слишком глубока была пропасть между двумя мирами, слишком разными были языки, на которых они говорили. Как мог лангобард постичь страшное оскорбление басилевса Никифора, бросившего в лицо епископу Кремонскому Лиутпранду: «Вы не римляне, вы лангобарды!»? Как могли рыцари понять величие этой цивилизации церемониала, осмыслить светскую учтивость, соображения государственной пользы, они — знающие лишь одну добродетель — вассальную верность?