Повседневная жизнь Пушкиногорья

Известно, что отношения Пушкина с родителями всегда были сложными. Близости, понимания и нежной любви между Надеждой Осиповной и ее старшим сыном никто из мемуаристов никогда не отмечал. Отмечали, правда, внешнее сходство — но и то не слишком значительное. Князь П. А. Вяземский писал, что Пушкин был малого роста, в отца. Как и вообще в движениях и приемах его было много отцовского, но африканский отпечаток матери видимым образом отразился на нем. Другого, более глубокого сходства с матерью у Пушкина не было^[360]. Нельзя сказать, что мать была абсолютно равнодушна к сыну: в ее письмах часто упоминается о беспокойстве за Александра, переживаниях за него, ее нежных чувствах. Она переживает за него во время его путешествия на Кавказ в 1829 году, потеряв с сыном связь, и радуется полученному через Дельвига известию о нем. А когда до матери доходит его письмо, она не может сдержать радости: «Мы только что получили письмо от Александра, — пишет Надежда Осиповна дочери, — список с коего тебе посылаю; я не могу расстаться с оригиналом — слишком счастлива его иметь <…>. Это барон Дельвиг переслал нам его письмо — оно переполнило нас восторгом. Можешь вообразить, каково было наше счастье, когда мы его читали»^[361]. Сопереживает мать Пушкину и по поводу назначения его камер-юнкером, очевидно, повторяя его собственные суждения: «И вот наш Александр превратился в камер-юнкера, никогда того не думав; он, которому хотелось на несколько месяцев уехать с женой в деревню в надежде сберечь средства, видит себя вовлеченным в расходы»^[362]. Отправляя письмо из деревни, она восклицает: «Как мне не терпится уехать отсюда, я думаю, твои братья скоро будут в Петербурге. Я так буду счастлива обнять вас всех троих зараз, дорогие мои дети!»^[363] У нас нет причин не доверять этим чувствам. Правда, исследователи не раз характеризовали письма Н. О. Пушкиной как «салонные», писанные в духе просвещенного классицизма, подпитанного французской романной культурой XVIII столетия. С другой стороны, известно, что Надежда Осиповна действительно беспокоилась о здоровье сына: принимала, правда не очень удачно, участие в истории с лечением аневризмы. А в 1826 году обратилась к новому императору Николаю I с прошением о помиловании.

В 1827 году, когда Пушкин был уже свободен в перемещениях и жил в Петербурге, его внутрисемейные отношения наблюдала А. П. Керн. Неизвестно, насколько глубоко она проникла в суть этих отношений, но в своих мемуарах она упоминает деталь, которую вряд ли могла придумать: «Мать его, Надежда Осиповна, горячо любившая детей своих, гордилась им и была очень рада и счастлива, когда он посещал их и оставался обедать. Она заманивала его к обеду печеным картофелем, до которого Пушкин был большой охотник»^[364]. Вероятно, стоит заключить, что с течением времени Надежда Осиповна стала относиться к старшему сыну с большей теплотой. В последние годы ее жизни Александр, а вовсе не любимый ею с детства Лев, взял на себя функции «гаранта семейной стабильности», разрешал запутанные материальные и хозяйственные проблемы, пытался поддерживать мир в семье, оплачивал долги отца и брата, помогал сестре. И это на фоне собственной неустроенности, год от году растущей семьи, крайне ограниченных ресурсов, финансовой и творческой несвободы, сложнейших отношений с государем и проч., и проч. Конечно, мать не могла не понимать и не ценить тех усилий, которые сын прилагал для облегчения существования родителей. Но окончательное сближение произошло в самые последние месяцы ее жизни.

С осени 1835 года Надежда Осиповна болела. В октябре Пушкин сообщал П. А. Осиповой: «Бедную мать мою я застал почти при смерти, она приехала из Павловска искать квартиру и вдруг почувствовала себя дурно у г-жи Княжниной, где остановилась. Раух и Спасский (врачи. — А. С.-К.) потеряли всякую надежду»^[365]. Однако Надежда Осиповна прожила еще полгода и, по свидетельству Евпраксии Николаевны Вульф (Вревской), как раз за это время сумела оценить своего старшего сына: «…Последний год ее жизни, когда она была больна несколько месяцев, Александр Сергеевич ухаживал за нею с такой нежностью и уделял ей от малого своего состояния с такой охотой, что она узнала свою несправедливость и просила у него прощения, сознаваясь, что она не умела его ценить. Он сам привез тело ее в Святогорский монастырь, где она похоронена. После похорон он был чрезвычайно расстроен и жаловался на судьбу, что она и тут его не пощадила, дав ему такое короткое время пользоваться нежностью материнскою, которой до того времени он не знал»^[366]. Конечно, этой беглой схемой не исчерпываются отношения Пушкина с матерью, но, думается, в ней все же сохранена необходимая достоверность.