Повседневная жизнь Пушкиногорья

Хотя есть свидетельства и против искренности пушкинской ностальгии по Михайловскому. Он не уехал, как якобы желал того, через две недели, а сделал это только через полтора месяца. С дороги он сообщал в письме княгине В. Ф. Вяземской: «Прощайте, княгиня, — еду похоронить себя среди моих соседей. Молитесь Богу за упокой моей души»^[274]. В Михайловском Пушкин был 8 ноября, потратив семь дней на дорогу, самую тяжелую в это время года, и был радостно встречен няней и всей дворней. Уже 9 ноября он отправляется в гости в Тригорское. Осталась краткая запись П. А. Осиповой в «Месяцеслове» на 1826 год «Возвратился Пушкин из Москвы свободный»^[275]. Вероятно, новое качество жизни сказывалось на поведении и манере Пушкина: ведь Осипова уже давно знала, что ее молодой друг освобожден, однако отметила это для себя особо после личной встречи в тех самых декорациях, в которых он совсем недавно чувствовал себя пленником.

Зимой в псковской деревне особенно одиноко и безотрадно. Вот как описывает зимние дни постоянно живший в Пушкинском заповеднике С. С. Гейченко: «Наша ветхая лачужка и печальна и темна. Ее продувает насквозь. <…> На дворе вот уже который день буря мглою небо кроет… Снегу намело повсюду до застрех. Дороги закрылись. Ночью кажется, что за окном зверье, волки воют и кто-то плачет. У нашего кота от этого вся шерсть встает дыбом, и он тоже начинает выть»^[276]. При сильных морозах дом Пушкина протапливался плохо, нужны были постоянные усилия по поддержанию в нем тепла. Однако, как ни странно, Михайловское вызывает у поэта скорее отрадные чувства, странная ностальгия посещает его в стенах дома, в котором он совсем недавно чувствовал себя почти пленником и из которого стремился вырваться на свободу. Отсюда он пишет П. А. Вяземскому более откровенно, без светской бравады: «Деревня мне пришла как-то по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутою тюрьму. Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни, хамов и моей няни — ей-богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр.»^[277].

Нельзя сказать, чтобы во время своего уединения в деревне в ноябре — декабре 1826 года Пушкин много написал. Был создан первый вариант стихотворения, посвященного И. И. Пущину, «Мой первый друг, мой друг бесценный…» — вероятно, зима и занесенное снегом Михайловское напомнило поэту о внезапном приезде к нему Пущина почти два года назад. Обстоятельства, которые за прошедшее с этого визита время подготовила для них обоих большая история, заставили его по-новому взглянуть на событие двухлетней давности.

Однако главным образом Пушкин был занят в Михайловском написанием, как он сам выразился, «презренной прозы» — «Записки о народном воспитании». Это был первый акт драмы взаимоотношений Пушкина с Николаем I. Проза была не то что презренной, но заведомо не художественной, Пушкин писал публицистическую статью. Записка была заказана ему императором еще в сентябре, вскоре после их разговора через А. X. Бенкендорфа, который сообщал Пушкину: «…Его императорскому величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании юношества. Вы можете употребить весь досуг, вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения; и предмет сей должен представить вам тем обширнейший круг, что на опыте видели совершенно все пагубные последствия ложной системы воспитания»^[278]. В последних словах этого письма, по мнению Н. В. Измайлова, заключалось недвусмысленное напоминание не только о недавней ссылке, но прежде всего о декабристах и о значении для них вольнолюбивых стихов Пушкина.

Принято считать, что это странное поручение носило характер экзамена на лояльность и потому представляло для Пушкина большую трудность. Не случайно он взялся за перо, только когда оказался вдали от шума столицы, на досуге в деревне. Можно, однако, предположить, что Николаем Павловичем двигало не только желание испытать Пушкина. Возможно, он надеялся получить от этого человека, очевидно, умного (что было отмечено царем после личного разговора с Пушкиным), одаренного, горевшего каким-то внутренним огнем, высказавшего явное желание сотрудничать с властью, а не идти против нее, полезные советы относительно будущего обустройства России. Как справедливо думалось царю, желавшему никогда больше не сталкиваться с фрондой, образование здесь играет не последнюю роль.