Повседневная жизнь Пушкиногорья

«Играя на биллиарде, сказал Пушкин: „Удивляюсь, как мог Карамзин написать так сухо первые части своей ‘Истории’, говоря об Игоре, Святославе. Это героический период нашей истории. Я непременно напишу историю Петра I, а Александрову — пером Курбского. Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться. Теперь уже можно писать и царствование Николая, и об 14-м декабря“»^[294]. Написать Александрову историю пером Курбского Пушкину было не суждено. Во-первых, то забавное обстоятельство, что самодержец всероссийский «цензировал», по выражению Вульфа, его сочинения, не могло способствовать реализации этого замысла. Во-вторых, со временем, посравнив да посмотрев «век нынешний и век минувший», Пушкин пришел к иным выводам и стал относиться к прошедшему царствованию куда более снисходительно.

Известно, что 1 сентября 1827 года Пушкин отправился в Тригорское и застал там А. Н. Вульфа и его сестру Анну Николаевну за составлением письма их общей кузине Анне Петровне Керн. С нею Пушкина связывали уже не только воспоминания лета 1825 года, но и новая встреча в Петербурге, произошедшая совсем недавно. Пушкин не мог не поучаствовать в написании этого шуточного послания. Приведем его полностью, поскольку оно хорошо рисует не только стиль отношений между молодежью в доме П. А. Осиповой, но и бытовые подробности их жизни.

Письмо начинает А. Н. Вульф: «Точно, милый мой друг, я очень давно к тебе не писал; главнейшая причина была та, что я надеялся ежедневно ехать в Петерб., но теперь, когда я вижу, что сия желанная минутка не так скоро приближится, я решился тебе снова написать обо мне. Судьбе угодно, чтобы прежде, нежели я вступил на опасную стезю честолюбия, я бы поклонился праху предков моих, как древние витязи севера, оставляя родину, беседовали на могилах отцов своих, — коих в облаках блуждающие тени — прости, мой ангел, я было хотел себя сравнить с Оссиановыми героями и уже был на пути, — но сестра (Анна Н. Вульф. — А. С.-К.), которая, стоя перед зеркалом, взбивала кудри, дала мне заметить, как хорошо у ней правая сторона взбита, и тем прервала полет моей фантазии, и

[рукою Анны Н. Вульф:] Не могу вытерпеть, чтобы не прервать его поэтического рассказа, и чтоб не сказать тебе, что ты обязана сему двум тарелкам орехов, которые он съел для вдохновения et cela par simpathie [неразб.] dans la lettre que tu mangeais des pâtés et lui — mange des noisettes et des pomraes etc. etc.^[295]

[Рукою Ал. H. Вульфа:] Ты видишь, что сестра не дает

[Рукою Пушкина:] Анна Петровна, я вам жалуюсь на Анну Николавну — она меня не цаловала в глаза, как вы изволили приказывать. Adieu, belle dame.

Весь ваш

Яблочный Пирог.

[Рукою Ал. Н. Вульфа:] равно как и А. П<ушкин> мне сказать тебе, без дальних околичностей, что я на сих днях еду в Тверь, а после, когда бог поможет, и к Вам, в Питер. Вот тебе покуда несколько слов. Приехав в колыбель моей любви, я напишу тебе более. Здравствуй!

1 Сент. 827. Тригорск.

Распечатав пакет, ты найдешь на нем вид Тригорского, написанный А. С. П<ушкиным>. Сохрани для потомства это доказательство обширности гения знаменитого поэта, обнимающего всё изящное»^[296].

Среди разнообразной шутливой болтовни, которой наполнено это послание, отметим язвительную остроту Анны Николаевны о яблочных пирогах. Смысл ее легко расшифровать, посмотрев на шуточную подпись Пушкина. Ревнуя Пушкина к кузине, Анна Николаевна не упускает случая кольнуть ее.

Вид Тригорского, сделанный рукой Пушкина и призванный свидетельствовать о разносторонности его таланта, к сожалению, не дожил до нашего времени.