Повесть о Предславе

Новую служанку Володарь заметил не сразу. Поначалу не обратил внимания, как взбивает она ему подушку, меняет бельё, убирает посуду со стола. Вечером напился, как свинья, обругал последними словами холодных надменных стражей.

– Истуканы вы! Идолы! Служите невесть кому! Али дел других нету, токмо сторожить меня, кабы не сбёг! Тьфу, ироды!

Бессильны и глупы были слова. Рыжеусые швабы никак не ответили на них, лишь один, видно, понимающий славянскую молвь, скривил уста в презрительной ухмылке.

Володарь поднялся на нетвёрдых ногах, стиснул кулак и, не выдержав, спьяну врезал ему по наглой роже. Немец упал навзничь, но двое других тотчас подскочили к Володарю и так накостыляли ему, что рухнул он без чувств, весь в крови и блевотине.

Очнулся рано поутру. Болела голова, дышать было больно, видно, сломали ему швабы пару рёбер. Ещё и тошнило после давешнего. Глянул Володарь в медное зеркало, узрел худое вытянутое лицо с синяком под глазом. Седина пробивалась в бороде, в усах, поредели со лба когда-то буйно вьющиеся волосы.

«Стар становлюсь. Пятьдесят лет без малого», – подумал со вздохом.

И жаль стало себя, жаль до жути! Ничего не достиг, ничего не добился он, сидит здесь, яко в тюрьме, только и осталось, что вспоминать прошлое. А что в прошлом-то? Одни рати да переветы, убийства да ковы! Жил у печенегов, служил Болеславу Польскому, бежал, воевал в Моравии!

Заскрипел Володарь зубами, повалился обратно на постель, закрыл глаза. Услышал вдруг возле двери молодой женский голос:

– И за что вы его так? Человек всё ж таки! Мало ли чего там натворил.

Страж-немец недовольно буркнул что-то в ответ.

Жёнка в распашном саяне с серебряными пуговицами, в лёгком, затканном крестами синем повое на голове, лет тридцати, невысокая и тоненькая, словно осинка, положила ему на разгорячённое чело влажный рушник.

Володарь со смешанным чувством недоумения и любопытства уставился на молодицу.

– Кто ты? – вопросил глухо, сам не зная, зачем.

– Прислана к тебе, пан. Холопка княжеская, из Старо-Места. Служить тебе буду, бельё стирать да горницу мести. Так пан Штернберг велел.

– Добрая ты, – вздохнул Володарь.

– Жалко мне тя. Не ведаю, чего такого худого содеял и за какие грехи сидишь здесь взаперти под стражею, а жалко.

Володарь приподнялся на локтях, пристальнее посмотрел на женщину. Вроде жёнка как жёнка, на лицо не сказать чтоб красна. Рот большой, губы пухлые, нос великоват и вздёрнут, глаза серые и очень светлые, такого же почти цвета волосы ниспадают прядкой из-под повоя, брови густые и лохматые.

– У тебя, верно, муж, дети? – спросил Володарь, супясь.

– Был муж, да помер. Лихорадка скрутила зимою. Чад было трое, дак двое малыми померли. Один остался, на конюшню здесь в замке определён. Десять годов. У конюха в подручных служит, денники чистит.

– А звать тебя как?

– Зовусь Боженой.

– Стало быть, одна ты, Божена. Верно, и в холопки пошла, как мужа схоронила?

– Да, так и есть. Муж мой седляком[232] был, а одной куда мне! Без мужика дом, хозяйство не поднять. Холопкой – оно и легче. При панском доме и еда, и питьё завсегда будут. Опять же, ежели ляхи али другие какие вороги нападут, ратники под защиту возьмут. Вот и подалась в холопки.

– А меня, Божена, Володарем кличут. Сам с Волыни я родом, из Червена града. Воеводой был, да напакостил князю со княгиней. Вот и сижу здесь. А всё гордыня! Верно в Библии-то сказано. Захотел сесть повыше, вот и получил.

– Ох, жалко мне тебя, пан! – завздыхала Божена. – Гляжу, пьёшь ты излиха. Всё, видать, никак не успокоишься, не смиришься. А ты прежнее-то позабудь. Живи себе, пущай и под стражей, книжки тамо читай.

– Одинок я, Божена. Вижу, и ты одинока такожде. Дак, может…

– Что, на ночку прийти к тебе, утешить? – Пухлые уста жёнки расплылись в широкой улыбке. – Что ж, пан. То я завсегда.

Она внезапно задорно хихикнула.

– Ты токмо не пей, пан. А то, сам ведаешь…

Женщина снова засмеялась, и Володарь, глядя на её молодое, исполненное свежести и веселья лицо, невольно улыбнулся.

Настроение его после разговора с Боженой заметно улучшилось. Он долго ходил по заборолу, и уже не казались постылыми, надоевшими до чёртиков ни ров с мутной водой, ни частокол на валу, ни луг с пасущимися коровами.

Володарь давно не имел женщин. Когда-то, в молодости, был влюблён в дочь одного богатого купца, но тут на родной Червен нагрянули дружины князя Владимира, и попал он, ещё совсем отрок, в плен. Его выучили, поселили в княжеском доме, а купеческая дочь, потерявшая во время штурма Червена обоих родителей, пошла по рукам женолюбивых дружинников. Она опустилась, стала гулящей девкой, отиралась в пригородной корчме и потеряла для Володаря всякую привлекательность.

Позже, в степи печенеги приводили к нему молодых невольниц, Володарь удовлетворял с ними плоть и после равнодушно раздавал своим соратникам. Ни одна из них не взволновала его душу.