Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Так что всё было просто замечательно — по крайней мере, на тот момент. Общие снизу доверху настроения лучше всего переданы одним из тогдашних депутатов, спустя несколько лет давшего интервью немецкому журналисту Отто Брегхольцу: «Все мы находились в состоянии опьянения от мысли, что с нами впервые в истории поступили по справедливости, которой мы давно безуспешно добивались. Правда, иногда в нас шевелилось что-то вроде нечистой совести, поскольку мы не завоевали или захватили наши новые земли, а получили их в качестве подарка, что-то вроде тревожного чувства, что однажды прекрасный сон обернется жестоким пробуждением. Но в принципе все мы, от крайних националистов до коммунистов, были довольны результатами, которые нам принес "новый порядок" Гитлера на Балканах, а что касается возможного поражения Рейха, хотя об этом вслух не говорилось, все были уверены, что Его Величество на этот случай имеет контакты с англичанами».

ША, УЖЕ НИКТО НИКУДА НЕ ИДЕТ...

Но наступило 22 июня, и эйфория начала рассеиваться. В войну Рейха с СССР не верили до последнего дня. То есть в «верхах», конечно, многое знали и понимали, но для общества в целом случившееся стало ударом, и очень неприятным. Первоначальные успехи гитлеровцев многих обескуражили, и «лояльная оппозиция» растерялась.

Кто-то сделал вид, что он «в домике», кто-то осторожно поддержал власти, но в основном тему внешней политики свернули и начали критиковать проколы правительства во внутренних вопросах, что не особо поощрялось, но и не запрещалось. Разве что «красные» (10 депутатов) поспешили к трибуне с призывом «не допустить использования своей земли и своих Вооруженных сил для разбойнических целей германского фашизма», но в начале июля их просто лишили мандатов как «провокаторов», а затем, на всякий случай, и «закрыли».

Но это в «верхах». С «низами» было сложнее. «Как в Софии, так и в провинции, — докладывал руководству Никола Гешев, шеф Управления "А", — эта весть[152] воспринята населением как неожиданность и встречена с унынием». Филов, ознакомившись с докладом, уже 24 июня встревоженно занес в дневник: «Это реальность. [...] Наш народ, особенно крестьянские массы, питает наилучшие чувства к русскому народу. [...] Есть убеждение, что многомиллионный русский народ с его необъятной территорией непобедим. [...] Следует признать, что Его Величество был прав...».

Что подразумевается под «прав», в доступном мне отрывке (цитирую по публикации профессора Л. Валиевой) не сказано, но по контексту можно догадаться: несмотря на ошеломляющие успехи вермахта на Восточном фронте в первые месяцы войны, о вступлении в войну в Софии никто даже не заикался.

В целом, чуть забегая вперед, можно сказать, что «соучастие» Болгарии, прозванной «своенравным недосоюзником», в действиях Рейха свелось к поставке консервов, кож и дубленок (в порядке взаиморасчетов), полицейским функциям в ряде районов Сербии (по просьбе правительства Недича) и отправке в район боевых действий санитарного поезда, который, курсируя под флагом нейтральной страны от Ленинграда до Крыма, оказывал помощь всем, кто нуждался.

Даже в декабре, под сильнейшим нажимом Гитлера объявив «символическую» войну Соединенному Королевству и США, насчет СССР Борис, несмотря на все настояния Филова и других «гитлерофилов», уперся так прочно, что фюрер дал задний ход, заявив, что «этот балканский князек так ославянился, что, видимо, уже забыл, что когда-то был немцем».