Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Следовательно, пришло время прикрикнуть. Прикрикнули. 1 января 1941-го Богдан Филов выехал в Вену объясняться. «С их точки зрения, мы должны войти как можно быстрее, но с нашей — следует дождаться удобного для нас момента», — записал премьер царские инструкции, однако теперь позиция германских партнеров была куда более жесткой, нежели раньше.

«Пока у русских остается надежда получить что-то в Болгарии, они не оставят болгар в покое, — инструктировал фюрер Риббентропа, — поэтому их следует поставить перед фактом. [...] Им следует это понять. Если Болгария вступит в Тройственный пакт, Россия автоматически уберет свои руки, если же будет и дальше увиливать, у нас не останется оснований видеть в ней надежного друга. Так и скажите».

Так 4 января, встретив гостя на вокзале в Зальцбурге, Риббентроп и сказал, после чего фюрер дал болгарскому премьеру аудиенцию, «полностью, — как пишет Густав Шик, — очаровав и подчинив профессора своей воле». Так это или не так, сказать сложно: о том, что именно после этой встречи «здравая "германофилия" Филова сменилась яростным пронацистским фанатизмом», пишут многие, но и сама по себе аргументация Гитлера звучала вполне убедительно.

В отличие от Риббентропа, заверявшего, что опасаться вообще нечего, фюрер признал, что всё понимает и согласен: со стороны СССР в самом деле можно ожидать всякого. Но тут же и обстоятельно разложил, почему опасаться не следует: «После Финляндии у Сталина поубавилось спеси, и ему вовсе не нужно, чтобы конфликт расширился на всю протяженность германо-русской границы. Наши связи с Румынией его тоже не обрадовали, но мы сделали то, что сделали, и он отступил. Поверьте, какую-то опасность представляет сейчас только подстрекательская работа русских внутри вашей страны. Однако чем быстрее вы бросите жребий, тем меньше русские смогут прибегать к подобным методам». И сразу вслед за тем, предугадывая возможные возражения, дополнил: да, безусловно, ежели что, Болгария получит (но только если попросит) любую военную помощь. И да, безусловно, ни о каком участии Болгарии в военных действиях речи нет, вермахту нужен только коридор, чтобы «покончить с этим позором — греками». И да, можете даже не спрашивать, г-н Филов: несправедливо отнятый у вашей страны участок побережья будет вам возвращен. Вероятно, с компенсацией. Это даже не обсуждается. Что же до Македонии, так тут вопросы есть. Подумать можно, но всё зависит от Белграда, и вообще, сперва нужно победить, и «тогда многие вопросы будут урегулированы».

Но тут, согласно записям Риббентропа, «голос его из дружеского сделался звенящим и даже надтреснутым», и он повелел передать царю прямо и дословно: «Независимо от желания или нежелания Болгарии, фюрер не повторит ошибки кайзера и не позволит англичанам открыть фронт на Балканах». И гвоздь в крышку: «Германия не позволит себя дурачить». Это уже было прямее некуда: или масса пряников, или палкой по лбу. Об этом Филов, вернувшись, и уведомил царя, подчеркнув, что «воля фюрера и уверенность его в своих силах поразительны».

Согласно записям в дневнике премьера, Борис нервничал, сомневался, заявил даже, что «предпочтет отказаться от престола или броситься в объятия России, пусть это и означает большевизацию Болгарии». Но в итоге признал: вариантов не осталось, «большевизация» не поможет хотя бы потому, что Москва далеко и не готова, а немцы уже в Румынии, отречение же «будет поступком труса, желающего спасти одного себя».