Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

На том и сошлись. Премьер получил задание готовить заседание кабинета, однако, уже прощаясь, царь попросил «найти все-таки возможность потянуть хотя бы месяц, хотя бы несколько недель», дав разрешение, «если иного выхода совершенно не осталось, использовать известный вопрос. Учитывая особенности наших германских партнеров, это может их отвлечь».

ТЕРПЕНИЕ И ТРУД

Действительно, если что-то еще и могло отвлечь Берлин от «давай-давай, быстрей-быстрей», так это «особый вопрос» — в списке возможных шагов он стоял на первом месте. «Расовая проблема» для Гитлера была принципиальна, и толстые намеки на желательность «приведения болгарского законодательства в соответствие с германским» поступали регулярно. Есть ли в стране предпосылки, никого не интересовало, — а предпосылок не было.

В отличие от соседей, Румынии и Греции, в Болгарии эта тема мало кого волновала, примерно как у сербов или турок. Так уж вышло, что евреи там не занимали сколько-то завидных социальных ниш, в политику, как правило, не лезли, а если лезли, то исключительно лояльно, в журналистике были консервативнее некуда, арендаторством вообще не пахло, Церковь относилась спокойно, так что почвы для юдофобии не находилось.

Пропаганда групп, сидящих на грантах ведомства Гиммлера, в этом плане плодов не давала даже в крайне ориентированных на Рейх секторах элиты. «Черный профессор», например, при всем почтении к фюреру считал юдофобов «больными людьми», генерал Дуков, националист и «германофил» запредельный, на вопросы по поводу отвечал в том духе, что «ну да, ужасно, ужасно... но вот, помню, был у меня в роте сержант Рабинович, так он под Кюстендилом...» и т.д.

Разделяли взгляды берлинских идеологов в «верхах» считаные единицы типа Петра Габровского, главы МВД и лидера «ратников». Он, кстати, был сыном одного из основателей болгарской социал-демократии, так что вырос идейным в этом смысле до уровня фанатизма, — как и его верный Личарда Александр Белев, потомок гарибальдийца (что интересно, живи он сейчас, по маме имел бы полное право на репатриацию в Израиль). Ну и пять-шесть сотен расово озабоченных рангом пониже на всю страну.

Зато против даже шуток на эту тему, стоило им только зазвучать, вставала на дыбы масса влиятельного люда. Синод, например, еще осенью, после первого вброса, в полном составе подписал декларацию протеста, к духовенству присоединились Союз врачей, Союз юристов, профсоюзы, «красные», все оттенки «оранжевых» и все сорта демократов, а виднейшие мастера культуры и вовсе разродились открытым письмом, гласившим, что «такой закон неприемлем» и что «не должно быть закона, порабощающего хотя бы часть болгарских подданных, в противном случае в историю Отечества будет вписана черная страница».

Собственно, и сам царь такой подход разделял. Правда, как всегда, молчал, отслеживая ситуацию, зато царица Йоанна прилюдно называла юдофобские веяния «позором», и царские сестры, Евдокия и Надежда, ее поддерживали. Так что долгое время тема висела в воздухе. А вот теперь, когда пришло время, г-н Габровский получил наконец возможность внести в Народное собрание соответствующий законопроект, после чего начались громкие дебаты, и в самом деле обратившие на себя внимание Берлина.

Лучшее, на мой взгляд, пояснение ситуации дано Димитром Пешевым, близким другом царя и вице-спикером, поставившим вопрос на голосование: «Глупость и гнусность закона была очевидна. [...] Но я, как и многие, был твердо убежден, что нужно сделать приятное Гитлеру, чтобы выиграть время. [...] Никто не мог представить себе, что эти меры превратятся в постоянные, а тем более что будет попытка повторить то, что происходило в Германии. [...] И я был убежден, что как всегда в Болгарии здравый смысл народа внесет коррективы». Учитывая, что это слова человека, в чью честь посажено дерево на Аллее Праведников в Иерусалиме, сомневаться в искренности не приходится. И действительно, здравый смысл не подвел. В первом чтении текст, тупо скопированный с «нюрнбергских» законов, провалился.