Посторожишь моего сторожа?

— Почему так много не наказуемого насилия? — спросил он отца. — Это же очень нечестно.

— Станешь старше — поймешь.

— Не знаю… все равно нечестно! Должно быть наказание… может быть, даже смертельное. Это ужасно. Куда смотрит их начальство?

— Так сложно, Берти… легко судить, стоя в стороне.

— Ты говоришь так, словно их оправдываешь, — перебил его Альберт.

— Нет… но рубить сразу? Не живется по написанным правилам. Жизнь — это не твой свод законов.

— Ты еще скажи, что мы животные, а те, что ведут себя по-скотски, ближе нас стоят к истинной природе.

— Берти, ты…

— Пожалуйста, перестаньте, — оборвала обоих Лина. — Мы можем не обсуждать мерзость за столом? Можно вообще не обсуждать мерзость?.. Давайте лучше о квартире.

— О, боже мой…

— А разве мы не решили?.. Разве тема жилья менее важна для вас? Мне вот важна! Давайте о том поговорим!..

Деньги у них были, заграничные, полученные от повторных зарубежных публикаций. Но за эти бумажки Лина очень тревожилась: возник слух, что валюту конфискуют в пользу национального банка; за этим она решила, что держать деньги на руках нельзя, а нужно вложить их в жилье. Ее муж согласился, но с условием, что жилье они купят в столице, на Севере, потому что «там все перспективы, не то что в нашей Минге». Лине его категоричность сильно не понравилась, но цены были смешные для тех, кто имел иностранные деньги. Не живя в этой квартире, можно было отдать ее под съем и получать за то хоть какие-то деньги, а позже, в случае нужды, заработать на ее перепродаже. Муж даже взвалил на нее ответственность за покупку. Он отказался выезжать из Минги и предложил взять с собой старшего сына. Лина, по-прежнему с Альбертом не говорившая толком, на то возражала; она бы взяла с собой Мисмис, но побоялась отрывать ее от учебы, а кузен Альбрехт отказался сам.

— Ну, значит, возьму Альберта, — нехотя согласилась она, потому что боялась одиночества в чужом городе.

А Альберт решил с ней поехать больше для того, чтобы позлить ее, не имея интереса к столичным людям и достопримечательностям. Не покидавший прежде пределов родного города, он чувствовал себя в столице ужасно; все было как-то неуместно, суетно и, ко всему прочему, заносчиво. Отсутствие привычного тепло-сухого фёна компенсировалось гулянием странных, словно зачумленных, пронзительных ветров. Многого из грубой местной речи Альберт до сих пор не понимал, и его тоже почти не понимали.

Полагаясь на собственный буржуазный вкус, мать его после нескольких забегов остановила свой выбор на квартире, что отдавалась со всей обстановкой. Район ей импонировал; тут было уютно и с аристократической роскошью. Она чувствовала себя важной, расплачиваясь валютой, и словно бы копировала покойную герцогиню, коей не могла быть ни по родословной своей, ни по состоянию финансов. Альберту неприятно стало из-за ее желания казаться выше, чем она была; он не понимал, зачем это нужно, и от нынешнего его чувства и сама квартира произвела на него мрачное впечатление.

Ужинали они поздно, вне этого дома, и возвратились почти с наступлением полуночи. Альберт старательно показывал, что хочет спать, что он устал, но Лина, бывшая весь вечер беспокойной, нарушила их невыносимое молчание:

— Не лучше ли нам вернуться?

— Как? — изумился он, забыв о том, что они не разговаривали. — Сейчас? Ночью, что ли?.. И с чего бы это?.. Только что все было отлично…

— У меня плохое чувство, — рассеянно ответила она. — Из-за твоего отца. Мне кажется, что-то случилось с ним или…

— Что с ним могло случиться?.. Ты столько времени не расставалась с отцом, что сейчас не можешь без него. Тебе все кажется. Ну что с ним может случиться, а?

— Не знаю. Мне кажется, он потому отказался с нами ехать… что у него дела. И я боюсь за Мисмис.

— Глупость это! — ответил Альберт резко. — Сейчас уже поздно, чтобы ехать. Если хочешь, можем ехать завтра. А сейчас бессмысленно. Ночью спать нужно, а не бегать по чужому городу в поисках вокзала.

Резкость его глубоко ее опечалила — и она согласилась ехать завтра. Чтобы возражать, сил у нее не было, и она отпустила сына спать. Сама же она не ложилась до раннего часа: бросалась в темноте в кухню, блуждала, забыв, что не у себя дома, пила воду, шла умываться, читала в гостиной.

После полудня ее разбудил Альберт, сбегавший на Ф. за газетами.

— Ты знаешь, что у нас случилось?.. Конечно, не знаешь, — перебил он себя, захлебываясь словами в волнении.

— Что такое? Что случилось?.. Вот я как знала! Вот я как…

— Не знаю… Это похоже на чью-то фантазию! Сегодня же не первое апреля, нет?

— Нет… Ну что?

— Ну… какой-то бунт или… путч. Или как это называется?

— Что, у нас, в Минге?

— Ну, конечно, — перебил ее Альберт. — Это чей-то розыгрыш, я уверен. Да я просто не верю в это! Вот, посмотри!

И он показал ей большой красный заголовок наверху главной страницы.