Посторожишь моего сторожа?

Крыша опускалась. Стены приближались. Желая спрятаться от них, она закрыла голову руками. Альбрехт, Альбрехт, она потеряет и его, она останется одна на свете!

— Альбрехт!

Она вылетела на лестницу, выкрикивая его имя. Альбрехт уже стоял у двери и искал на вешалке свою фуражку. Она бросилась вниз, крича так громко, как умела:

— Нет, не уезжай, пожалуйста! Пожалуйста, не уезжай!

Альбрехт знал ее и потому не удивился. С новыми слезами она схватилась за его плечи и уткнулась в его грудь.

— Пожалуйста, не надо! Они заберут тебя! Они тебя убьют!

Он тихо вздохнул и положил руку на ее волосы, давая выплакаться.

— Ничего, — как Мария немного успокоилась, сказал он, — у вас есть Берти. Не уверен, что он сможет о вас позаботиться. Не знаю даже, нужна ли вам эта забота…

— Не нужна мне забота! Просто перестаньте умирать! Хватит! Хватит!

— Хм, в ином настроении вы наверняка бы сказали, что я заслуживаю мучительной смерти.

— Перестань смеяться! — перебила Мария. — Это не смешно! Это так страшно!

— Страшно, — согласился Альбрехт, — но закономерно, чем я лучше остальных? Моя идеология оказалась излишне жестокой для нашего консервативного времени… Отпустите мое плечо, мне больно.

— Ох…

Она отступила. Тот поспешно отвернулся.

— Твоя фуражка — вон там… Она падала с вешалки, ее перевесили в шкафчик.

— Что же, спасибо.

Боже, не верится, что вежливый, способный на сочувствие и все же внутренне опустошенный человек, что он — безжалостный маньяк, державший в страхе несколько тысяч заключенных. Наверняка и приятели, и жены остальных не понимают, что общего у их заботливых и нежных близких с ночными кошмарами узников там, за тысячей решеток. Ее пробрала дрожь.

— Горничная должна была сказать мне что-то.

— А, — Альбрехт оглянулся, — вы с ней не говорили?

— Нет… Она говорила мне о Кате.

— Вот как… ну что, скрывать мне смысла нет. Она мне рассказала. Она скрыла, что с вашей сестрой на мосту был мой кузен.

Мария отступила. Лицо Альбрехта было печально.

— Что? Но почему? — непонимающе ответила она. — Альберт был с сестрой… но это невозможно. Она покончила… покончила с собой. Она оставила записку. Она… этого не может быть.

— Я не сомневаюсь, что она покончила с собой. Альберт был с ней и… не сумел остановить ее… или не хотел.

— Это чушь какая-то! Не может быть! Она бы так не поступила… не в его присутствии! Она его любила!

— Мы часто причиняем боль тем, кого любим.

Как она призналась, что столкнула ее: ее голова на плече у Дитера, она больно держится за его шею, а он сжимает руки на ее спине и шепчет, что никто ничего не узнает. Длинные лыжи, полосы на снегу и закрытые глаза, золотые волосы треплет горный ветер — а потом обрыв, жалобный внезапный вскрик, головокружение и страх быть обнаруженной, и сильное чувство торжества и всемирного счастья. Она убила человека. Возьми то, о чем мечтаешь. Бога нет. Убивают все. Она убила человека.

— Что… произошло там, на мосту?.. Ты знаешь.

— Я не знаю. Альберт виноват…

— В чем? В чем виноват?

Она схватила его за рукав. Альбрехт теперь не сопротивлялся.

— Это не моя история, спросите у него. Это… игра страсти и ревности. Не мне рассказывать его тайны. Аппель сто раз пожалел о своем порыве. Вы меня отпустите?

— Нет!

— Это глупо… Я был прав: все зло в этом мире — от женщин. Всех мужчин губят бабы! Отпустите!

Он рванул руку — и она отшатнулась, решив, что он собирается ее ударить. Альбрехт грустно усмехнулся, подобрал чемодан и вышел навстречу ветру.

Этого не может быть, повторяла она утомленным разумом, не может быть, чтобы Альберт был виноват, Катя написала бы, уж после смерти она бы призналась, она бы намекнула, кто причина ее самоубийства. Она справилась с палитрой чувств — отчаянием, гневом, страхом, любовью и ненавистью. Она перечитает, что написала Катя, и ворвется в комнату Альберта. Наплевать, как он нынче, смог же он говорить с человеком из столицы, ответит и на ее вопросы. Она заставит его ответить на вопросы, она заставит его встать с постели, бросить все, отвечать на ее вопросы, пока…

Только не это! Она бросилась на второй этаж. В потолке прогремел выстрел.

1939

Она почти не вставала с постели. В теплом плену было хорошо и спокойно, и хорошо, что получилось полностью завесить окно в спальне и в комнату почти не проникал солнечный свет. За стенкой часто плакала женщина — возвратившись в В., она узнала, что ее единственного сына убили в бою. Временами она начинала стучать в стены и кричать: «Да сколько же можно, когда это кончится?!». Внизу разбирали хлам, грузили в машины осколки домов, автомобилей и людей и вывозили на свалку вне столицы. Громкоговорители просыпались и кричали: «Граждане! Можете быть спокойны! Боевые действия закончены! Вы под защитой!». Не верится, что Ганна Каминская погибла. Отчего же ее не похоронили вместе с дочерью?