Посторожишь моего сторожа?

Я не знаю, получишь ли ты мое письмо. Я ничего не знаю и очень боюсь за тебя, но не могу не писать тебе. Мысли переполняют мою голову.

Весь сентябрь я боялась за вас обоих, мне было тяжело спать, мне снились ужасы: якобы кого-то из вас убили, и я не узнаю, как это произошло, и не смогу похоронить вас по-человечески. Я знаю от знакомых, что вашу столицу бомбили с воздуха. Я пишу это через час после объявления — эта война закончилась. Да, мы еще воюем с союзниками, но у нас мало кто верит, что это сдвинется с мертвой точки. Боевые действия закончились.

Расскажу, как мы живем. О, о нашем пакте с Советами. Я помню, как мы были поражены, узнав о его заключении. Если мне не изменяет память, сообщили нам о нем в понедельник, приблизительно за час до полуночи — я могу припомнить, который час был, потому что в это время в августе приходил с работы муж. И я помню, что по радио передавали какую-то музыкальную программу. Затем ее прервали, и диктор нам сказал, что заключен пакт с Советами. Это было очень странно — после стольких оскорблений красных, которые меня полностью устраивали. Но пакт сложно было уложить в голове. Нам же говорили много раз: "Коммунизм — зло, Советы — зло, репрессии, хаос, кровь, кровь, кровь!". Как можно было изменить политический курс и объявить это хорошим, правильным — и дружественным нам? Аппель написал что-то такое: "Мир ныне поставлен перед выдающимся фактом: два народа нашли общую позицию в международной политике, которая, основываясь на длительной, традиционной дружбе, обеспечит фундамент для всеобщего взаимопонимания". А с полок магазинов убрали антикоммунистические книги. Я спросила знакомых — и они были за пакт! В большей степени из-за надежд: дескать, поддержка красных напугает их союзников и войны не будет… Никто до последнего не верил, что будет война.

В августе нам объявили о карточной системе. В воскресенье мы с Дитером ездили на озеро, а когда вернулись вечером, купили газету на вокзале. И там писали, что со следующего дня вводятся карточки на продовольствие, мыло, уголь, ткани и обувь. Дитер помнит о карточках больше, чем я. Я, можно сказать, почти и не помню ничего о тех карточках. Голод? Военный дефицит? Невозможность купить новое платье, туфли, сапоги? Но разве мы раньше много покупали? К примеру, вот наши недельные нормы: мяса — 700 граммов, сахара — 280 граммов, кофе — 40 граммов. Как может хватить взрослому человеку 700 граммов мяса в неделю? Остается варить мясные супы. С отбивными можно попрощаться. В ресторанах требуют карточки! Дитер сказал, что попробует доставать продукты через черный рынок, но, если военное положение продлится несколько лет, мы на покупке еды у перекупщиков просто разоримся. Хорошего сыра нынче не найти. В магазинах косметики невероятный ажиотаж — наши девушки сметают с полок заграничные кремы. Новых поставок не будет. Скоро хорошая помада будет по цене бомбардировщика. В первый день возмущались все, кого мы знаем. Отовсюду на нас смотрели опечаленные, напряженные, утомленные лица.

Партию ругают. Власть ругают. Не партийные против войны, потому что не понимают, зачем она нужна. Я много раз слышала в августе: "Из-за чего это, зачем воевать? Мы не слышали об этом "коридоре" почти двадцать лет, а теперь его зачем-то потребовалось срочно возвращать, и зачем, какого черта сейчас, ни с того, ни с сего, поднимать этот вопрос?". Нам сказали, что нельзя быть эгоистами, речь о возвращении исторических земель и спасении соотечественников. Наши газеты невыносимы. Не знаю, сколько истины в СМИ, но можно ли нагнетать, как это делали они? "Они обстреляли наши пассажирские самолеты!". "Ужасный хаос в П.! Наши соотечественники спасаются бегством. Вражеские части приблизились вплотную к нашим границам!". "П. охвачена военной лихорадкой! Мобилизовано полтора миллиона человек!". "В сторону нашей границы бесперебойно следуют транспорты с войсками! П. хочет начать войну!". Посыл понятен: мобилизуйся тоже или проиграешь!